Мечтательница из Остенде

Шмитт Эрик-Эмманюэль

Закрывая дверь, Плиссон досадливо кусал губы. И кто тянул его за язык? За тридцать с лишним лет преподавательской работы он еще ни разу не позволял заглянуть в свою частную жизнь. И как это он оступился… Должно быть, это вышло из-за вопроса: «В Ардеш? А куда именно?» Он вдруг сообразил, что забыл, как называется это место… это он-то с его стальной памятью, которая удерживала все… Это его настолько смутило, что, стремясь сгладить свою оплошность, он вдруг упомянул Сильвию…

Что же он сказал? Да не важно… Болезни, которых он страшился, именно так и проявлялись — неловкостью, оговоркой, ускользающим воспоминанием… Теперь у него застучало в висках. Похоже, и впрямь

заболел! Вдруг это новый симптом? Может ли мозг так скоро деградировать?

Он набрал номер Сильвии и, слушая гудки на другом конце провода, вдруг испугался, что безотчетно набрал неверный номер, — обычно она брала телефонную трубку скорее…

Все куда хуже, чем я думал. Если окажется, что я перепутал цифры и попал не туда, — кладу трубку и немедленно отправляюсь к врачу.

На десятом гудке в телефоне прозвучало удивленно:

— Да?

— Сильвия? — уточнил он упавшим голосом, учащенно дыша.

— Да.

Плиссон вздохнул с облегчением: все не так скверно, по крайней мере номер он набрал правильно.

— Это Морис.

— О, прости, Морис, я тебя не узнала. Просто я не могла подойти к телефону, я была далеко… А что, случилось что-нибудь? Обычно ты звонишь в другое время…

— Сильвия, а где именно мы будем в Ардеше этим летом?

— В доме одной приятельницы… Ну, приятельницы одних моих друзей…

— А как называется это место?

— Понятия не имею…

Ошеломленный, Морис, поморгав, стиснул телефонную трубку. Так, у нее те же симптомы! Похоже, мы оба деградируем.

— Представляешь, я тоже! — воскликнул он. — Когда меня спросили, то я так и не вспомнил, какую деревню ты мне называла.

— Но, Морис, не понимаю, каким образом ты мог вспомнить то, чего я тебе не говорила. Эта приятельница… ну, в общем, приятельница друзей… короче, владелица дома нарисовала мне, как туда добраться, дом стоит отдельно, и участок расположен в сельской местности, и поблизости нет населенных пунктов.

— Вот как? Так ты мне ничего не говорила?

— Нет.

— Это точно?

— Да.

— Значит, я ничего не позабыл и все в порядке! — воскликнул Морис.

— Погоди, — проговорила Сильвия, не подозревавшая о том, какие страшные опасения собеседника ей удалось успокоить, — сейчас отыщу, где я это записала, и отвечу на твой вопрос.

Плиссон опустился в вольтеровское кресло, доставшееся по наследству от двоюродной бабушки, и улыбнулся, обведя взглядом гостиную: квартира показалась ему столь же прекрасной, как Версальский дворец. Спасен! Избежал опасности! Цел и невредим! Нет, он еще не скоро расстанется с дорогими книжечками, болезнь Альцгеймера еще не прокралась внутрь черепной коробки, не затронула извилин. Долой грозные предзнаменования и мрачные фантазии!

По шуршанию в телефоне он догадывался, что Сильвия перебирает бумаги; наконец раздался победный возглас:

— Ага, вот оно! Ты слушаешь, Морис?

— Да.

— Дом расположен в ардешском ущелье, к нему ведет дорога, названия я не знаю. Значит, так: надо проехать деревню Сен-Мартен-де-Фоссе, затем свернуть на Шатенье; после перекрестка, где стоит статуя Девы Марии, третий поворот направо, и потом надо проехать пару километров. Как тебе такой ответ?

— Вполне подходит.

— Ты хочешь, чтобы тебе туда пересылали почту?

— Какой смысл, всего две недели.

— Согласна. Тем более с таким адресом!

— Ладно, Сильвия, я еще успею тебе надоесть. Ты же знаешь, для меня эти телефонные разговоры… Значит, в субботу?

— Да, в субботу, в десять.

В последующие дни радостные ощущения, возникшие у Плиссона после этой беседы, не развеялись: он пребывал в отличной форме, к тому же скоро ему предстояло отправиться в отпуск!

Как многие

одинокие люди, лишенные сексуальной жизни, он тщательно заботился о своем здоровье. Стоило ему услышать, что люди говорят о какой-нибудь болезни, как он тотчас обнаруживал ее у себя и принимался следить за тем, как она якобы прогрессирует. Чем более размытыми и не слишком характерными оказывались симптомы болезни, например утомляемость, головные боли, потливость, расстройство желудка, тем более укреплялись опасения Плиссона, что его постиг именно этот недуг. Обыкновенно он появлялся в кабинете лечащего врача под конец приема — возбужденный, с трясущимися руками и пересохшим ртом, желая, чтобы доктор подтвердил, что конец близок. Каждый раз врач внимательно его осматривал — или по крайней мере делал вид, — успокаивал пациента и отправлял его домой осчастливленным, будто тот и впрямь избежал реальной болезни.

В такие вечера, вечера, ознаменованные избавлением от опасности, выходом из тюрьмы на волю после вынесения смертного приговора, Морис Плиссон раздевался и в большом зеркале — в спальне стоял внушительный шкаф (память о бабушке) с закрепленным на внутренней стороне дверцы зеркалом — удовлетворенно разглядывал себя. Разумеется, красавцем его не назовешь, хотя он и прежде не мог претендовать на это, — но все же он здоров. Совершенно здоров. И это тело, коего никто не домогался, выглядит куда более чистым, чем многие другие, более привлекательные тела, а впереди — долгие годы жизни. В такие вечера Плиссон себе нравился. Кто знает, возникало бы без лелеемых им приступов страха это сладостное ощущение? Впрочем, куда это его могло завести?

В субботу в десять утра он просигналил у дверей дома, где была назначена встреча.

Грузная, безвкусно одетая Сильвия вышла на балкон — настроение у нее было прекрасное.

— Привет, братец!

— Привет, сестричка!

Сильвия и Морис сдружились еще в детстве. Морис был единственным ребенком в семье, Сильвия тоже, они были влюблены друг в друга и даже мечтали о свадьбе — когда-нибудь. Увы, дядя, которому они доверились, разъяснил им, что двоюродные брат и сестра не могут пожениться, так что возможность брака отпала сама собой; это притормозило их матримониальные планы, но не омрачило взаимопонимания. Однако не исключено, что тень этой предотвращенной помолвки предотвратила и прочие попытки вступить в другой брачный союз. Быть может, оба они навсегда отказались от мысли образовать иную пару, нежели та, что была определена изначально. Теперь у обоих к пятидесяти годам за спиной тянулась цепь любовных неудач, они смирились с тем, что обречены на безбрачие. Как и прежде, кузены проводили вместе отпуск, причем с тем же, если не с большим удовольствием; казалось, что их встречи не подвластны времени и неумолимым жизненным законам. Раз в году они выделяли пару недель, чтобы вдвоем отправиться в Египет, Италию, Грецию, Турцию, Сирию, Ливан или Россию. Морис ценил туры с насыщенной культурной программой, Сильвия просто любила путешествия.

Ее корпулентная фигура показалась на пороге дома в вихре шелка и развевающихся шарфов. Перейдя тротуар, Сильвия бросила взгляд на Мориса. Она перешла тротуар, направляясь к гаражу, чтобы затолкать в багажник крохотного авто последний чемодан. Морис спросил себя, почему эта тучная женщина систематически выбирает маленькие автомобили? Они подчеркивали ее полноту, к тому же были не слишком практичны.

— Морис, о чем задумался?

Подойдя, она смачно расцеловала его. Прижатый к монументальному бюсту, Морис попытался встать на цыпочки, чтобы дотянуться до щеки и нанести ответный поцелуй, и вдруг увидел себя со стороны, на моментальном снимке рядом с Сильвией и ее «фольксвагеном»-мини: Плиссону показалось, будто он входит в ее коллекцию.