Мед его поцелуев
Шрифт:
Эмили собралась повернуться, но он схватил ее за плечи и остановил. Она ощутила поцелуй в основание шеи, под тяжелой короной собранных шпильками кос. Поцелуй сорвал стон с ее губ.
— Эмили, — выдохнул Малкольм ей в волосы.
Голос его был грубым, и грубой была рука, упавшая ей на грудь, — настолько грубой, что ее сердце заколотилось о ребра, когда его пальцы сомкнулись на нежной плоти. Она запрокинула голову и повернулась, чтобы Малкольм поцеловал ее снова. Положение было неловким, и если бы он только позволил ей обернуться…
Но он не позволил. В нем была резкость, которой Эмили не ощущала ранее. И когда он склонился, целуя ее шею, острые зубы царапнули ее вену. Она содрогнулась от того, что ласки становились все более требовательными, а каждое новое движение его пальца по соску вызывало мучительную симфонию ощущений. Вторая рука Малкольма двинулась ниже, обвела округлость ее бедра и медленно начала собирать подол ее сорочки в кулак.
Краем сознания она все еще замечала стекло перед ними и бесконечные холмы далеко внизу. Она начала отталкивать его руку, но кулак второй удерживал ее сорочку — и ее саму — на месте.
— Окно, — прошептала она, все еще увлеченная так, что остатки благоразумия не могли побороть желания.
— Никто нас не увидит. Без света за спинами точно.
А затем его рука скользнула ей под сорочку и погладила между ног. Эмили уже была влажной. Она прикусила губу и очередной стон, когда Малкольм начал поглаживать ее.
— Все еще хочешь, чтобы я прекратил? — спросил он несколько минут спустя, когда она задрожала на грани блаженства от его ласк.
— Ни за что.
Он поцеловал ее в ухо и прикусил его зубами. Рука осталась ласкать ее влагу, ровно настолько, чтобы держать ее на самом краю, не доводя до оргазма. Вторая рука рванула сорочку на ее груди, и Эмили прогнулась к нему, протестуя.
— Жадная девка, — прошептал он.
— Только с тобой.
Его пальцы остановились на миг. И мир замер тоже. Во тьме, где их видели только звезды, Эмили чувствовала себя так, словно может застыть навсегда, превратившись в созвездие желания.
И тогда он погладил ее снова. Освободил себя из бриджей и настойчиво прижался к ней сзади. И притянул ее к себе, затем наклонил вперед, заставив нагибаться до тех пор, пока она не перегнулась до самого сиденья под окном.
— Обопрись руками, — приказал он.
Голос Малкольма звенел, показывая, что он на грани и борется за остатки контроля. Будь она пристойной леди, она сбежала бы от подобных животных действий. Но она не была пристойной — и пустота между ее ног не позволяла ей уйти, пока он ее не заполнит.
Эмили вытянула вперед дрожащую руку, затем вторую и оперлась на сиденье. Прохладная парча не скользила под пальцами и была надежной опорой. Малкольм раздвигал ее ноги, ступней ударяя по ее лодыжкам, пока она не приняла нужную ему позу.
Сапог он так и не снял. Она почти испытала оргазм от одной только мысли об этом, от прикосновения гладкой кожи сапог, от того, что она почти обнажена перед ним. Малкольм устроился позади и поднял ее сорочку, холодный воздух коснулся ее горячей плоти. А затем воздух сменился им самим, мужское достоинство Малкольма коснулось ее щели и двинулось внутрь.
— Эмили, — прошептал он снова.
И резко вошел в нее, повторяя ее имя. Она закричала, когда он вошел в нее глубже, чем было раньше, глубже, чем ей казалось возможным. Она попыталась отстраниться, но его пальцы вцепились ей в бедра и удержали на месте. Обычно Малкольм позволял ей самой задать ритм, но сегодня все было не так, как в минувшие две недели. Сегодня он диктовал правила. Он подался назад и снова ворвался в нее, и снова, и снова, и снова. Она содрогалась, ее ноги дрожали, руки грозили вот-вот подломиться, Эмили хотелось прогнуться — под ним она превратилась в нерассуждающее животное.
Оргазм, который наконец ударил в нее изнутри, был настолько силен, что она сломалась. И всхлипнула его имя. Малкольм обхватил ее за талию, удерживая на месте и вторгаясь в нее снова и снова. И вскоре напрягся, железной хваткой сжимая ее тело и изливаясь в ее нутро.
Несколько минут Эмили просто парила между ним и небом. На пол она упала, лишь когда Малкольм вышел из ее тела.
И одернул на ней сорочку. Эмили почувствовала себя трапезой, брошенной на середине, со слезами на глазах и его семенем, стекающим по бедрам.
Когда она обернулась к нему, Малкольм застегивал бриджи.
— Разве ты не пойдешь в постель? — спросила она.
Она ненавидела дрожь в своем голосе. Но если дрожь и могла вызвать его симпатию, то не сейчас.
— Я должен буду подняться на рассвете. И тебе лучше выспаться без тревог.
Тревога уже была в ней. Но пусть даже она позволила Малкольму овладеть ею как животное — и позволит ему овладеть собой снова, после того как он обращался с нею как со служанкой, вызванной на одну ночь, — у нее еще остались крупицы гордости. Эмили собирала эти крупицы, складывая их в доспех, и наконец смогла посмотреть на него, как Королева-девственница, отвергающая кавалера.
— Что ж, уходите, милорд. Надеюсь, в следующий раз вы выберете более ранний час, чтобы воспользоваться мною.
Она готова была поклясться, что он почти улыбнулся, но почему? И почему прикусил губу, чтобы не выдать улыбку? Почему он лишь чопорно кивнул, словно принимая деловое предложение?
Она забралась на постель, зная, что не сможет заснуть и не сможет сидеть у окна после того, что он сделал с ней. И лежала там, напряженная, непреклонная, глядя в потолок и надеясь, что тьма смягчит вопрос, которого она не желала слышать и на который не смела ответить…
Почему она начала влюбляться в него?
Глава двадцать четвертая
Малкольм проснулся на рассвете и через час уже был в деревне. Руины коттеджа все еще тлели в ярких лучах рассвета. Соседи по очереди приглядывали за случайными искрами, но опасность для деревни миновала.
Опасность для него самого в это время наверняка все еще дремала в замке. И, в отличие от огня, ее нельзя было погасить ни водой, ни даже грубостью, которую он проявил прошлой ночью. Снился ли он ей так же, как она преследовала его во сне?