Мед его поцелуев
Шрифт:
Ей захотелось потянуться к нему. Даже рука начала подниматься, желая прикосновения.
Но Эмили уронила руку. Она не могла выдержать вопросов в его глазах, поскольку не знала, какими окажутся последствия — и сможет ли она признаться в своих грехах, не потеряв его навсегда. Записка Пруденс все еще лежала в ее сумочке, и, не зная, за что подруга просила прощения, Эмили чувствовала в записке угрозу, которая могла разрушить всю ее жизнь.
Эмили притворно зевнула.
— Что ж, хорошо, Малкольм. Уверена, я смогу насладиться ночью и без тебя.
Он поморщился. Эмили хотела, чтобы он спорил. Хотела, чтобы он потребовал взять эти слова назад. Желание драться было безумным, все ее тело дрожало от внезапной злости.
Но Малкольм не позволил ей выпустить злость. Он просто зашагал прочь. Будь это поле боя, она считала бы себя победительницей, но победа казалась ей пирровой.
Несколько часов спустя Эмили нахмурилась и ударила кулаком незнакомую подушку. Она пыталась ее взбить, переворачивала прохладной стороной, но никак не могла успокоиться. Матрац был новым, она должна была бы крепко спать, ведь тяжелое мужское тело не прогибало кровати, не заставляло скатываться к нему.
Неужели она больше не сможет заснуть в одиночестве?
Эмили перекатилась на кровати. Она убеждала себя, что не может заснуть, потому что разнервничалась из-за грозы и пожара, а не потому, что рядом с ней на кровати была пустота.
Она распахнула занавеси на одном из окон, схватила свой письменный столик и устроилась на сиденье под окном. Раз уж она не может спать, пусть ей помогут страницы.
Но писать она тоже не смогла, муза желала раздумывать об извинении Пруденс, не возвращаясь к сюжету. Эмили испробовала все уловки — изменила освещение, расставив по комнате дополнительные свечи, наточила перо так, что им можно было пустить кровь, чертила каракули на краю листа, ожидая, когда они станут буквами. Но привычные геометрические узоры превращались в замки вместо рыцарей и бриллиантов. И ее героиня, Вероника, могла бы желать спасения, но Эмили, выглядывая из окна, могла думать лишь о том, что не хочет покидать Шотландию.
— К черту все, — выругалась она себе под нос.
Установив столик перед собой, она прислонилась спиной к оконному переплету, обняла подтянутые к груди колени. Она не хотела выходить замуж, но солгала бы, сказав, что ее прошлая жизнь — скучная, предсказуемая жизнь, освещенная лишь страстью, которой она не могла разгласить, была лучше этой. Малкольм оказался совершенно не похож на все ее представления о возможном муже.
Что-то в душе шептало Эмили, что с ним она могла бы жить счастливо до конца своих дней.
Но ей хотелось жизни последних двух недель, а не роли, которую он ожидал от своей графини в Лондоне. Возможно, ей и удастся убедить его оставаться в Шотландии. Тогда она сможет писать каждый день и каждую ночь засыпать в его объятиях, что сделает жизнь идеальной. И если они останутся в Шотландии навечно, неважно, что обнаружит Кэссель и что там сделала Пруденс.
Эмили замечталась, когда Малкольм распахнул дверь, соединяющую их комнаты. В комнате было светло, как днем, из-за зажженных ею свечей, и в этом свете ясно виделся голодный блеск его глаз. Он был уже обнажен до талии. И если бы глаза не выдавали его желаний, бугор на бриджах сделал его более чем явным.
Эмили улыбнулась ему.
— Я думала, ты предпочел спать один.
Он захлопнул дверь.
— Я переоценил свою способность держаться от тебя подальше.
— И почему же ты решил сдерживаться? — спросила она, закрывая чернильницу и убирая ее в шкатулку.
Он прислонился к двери, сжав руки за спиной, словно ребенок, отказывающийся от угощения, или узник, ожидающий виселицы.
— Я говорил тебе, что должен работать.
— Ты говорил. — Эмили отставила столик и собрала листы в стопку. Но не шагнула к нему. — Значит ли твое присутствие, что эта работа окончена?
— Моя работа никогда не будет закончена. И твоя переписка, похоже, тоже.
Он дернул головой в направлении ее столика. Но не спросил ее напрямую — как не ответил на вопрос о своей работе и на вопрос, почему он решил избегать ее постели.
Возможно, это было трусливо, но Эмили не хотела признаваться ему сегодня. И предпочла отвлечение бесчестью. Она зевнула, вытягивая руки над головой и чувствуя, как натягивается на груди ночная сорочка.
— Скажите, что вы желаете меня, милорд.
Он рванулся к ней и прижал к груди. Эмили рассмеялась, когда он подхватил ее под ягодицы. Она чувствовала его возбуждение. Пускай он не обо всем ей говорил. Пускай она не могла признаться ему в своем писательстве. Но сейчас между ними было неопровержимое доказательство того, что он ее хочет.
Эмили потерлась об него.
— Вы уверены, что не хотите спать, милорд? После такого долгого дня…
Он почти зарычал, целуя ее, покусывая улыбку, в которую сложились ее губы. Эмили обняла его рукой за спину, другой рукой обхватила за шею, наслаждаясь тем, как его влажные волосы скользят сквозь ее запачканные чернилами пальцы. Она не смогла излить свою тревогу на страницы, но могла попробовать раствориться в его поцелуе.
И поцелуй был — долгим, глубоким, медленным — скорее благоговейным, чем требовательным. Она позволила Малкольму проникнуть в ее рот и отвечала ему со всем жаром, что распалили в ней его руки. Она чувствовала себя алтарем и жертвой на алтаре и не могла сказать, кто из них молящийся, а кто подношение.
Когда-то этот вопрос был для нее важен. Она не поклонялась ни одному из мужчин и никогда не согласилась бы стать жертвой. Но к тому времени, как он отстранился от нее и начал задувать свечи, Эмили страстно желала любой роли, о которой он мог ее попросить.
Погасив свечи, Малкольм расстегнул бриджи. Его пальцы были уверенными и надежными, как и шаги по комнате, он полностью контролировал себя вопреки очевидному желанию. Эмили повернулась, чтобы закрыть занавеси, она трепетала от одной мысли о его целеустремленности.
— Оставь их открытыми, — приказал он.
Она отступила, растерявшись и все еще глядя в окно на долину под замком. За ее спиной раздалось его свистящее дыхание. Погасла последняя свеча, дым умирающих фитилей вился по комнате.