Мед его поцелуев
Шрифт:
Эмили рассмеялась:
— Иди к лошадям, ты же не хочешь, чтобы они утащили нашу повозку. За пять минут в одиночестве я не умру.
Она была права. Он снова выбежал в грозу. Ветер мешал дышать. Шагать по двору было все равно что вброд пересекать пруд. Одежда прилипла к телу, с нее текло. Лошади еще не погнали, но далекая молния подсказала ему, что нужно завести их в укрытие, прежде чем гром доберется сюда.
Конюшни были той еще задачей. В старом доме вдовы никто не жил уже тридцать лет, дом и конюшня сохранились лишь настолько,
В оставленном здесь овсе попискивали мышиные гнезда, Малкольм не обратил на них внимания. Он думал только об Эмили. Не стоило брать ее с собой в открытой повозке, особенно на длинное расстояние, ведь он знал, что в горах такое бывает часто. Это безрассудно, глупо, безответственно, а ведь он пытался избавиться от подобных черт, когда наследовал имение. Он заслужил ее гнев.
Но, пробежав обратно по двору и влетев в кухонную дверь, он увидел, что Эмили не злится. Она выглядела странно восхищенной, щеки покрылись румянцем, и Малкольм даже подумал, что успел ее простудить.
— Ты уже заболела? — спросил он, останавливаясь в шаге от нее.
Эмили снова рассмеялась.
— Малкольм, ну это же только дождь. И если здесь у вас не бушует какая-нибудь зараза, я наверняка в безопасности.
Она нашла трутницу на древнем деревянном столе, зажгла свечу. Запах дешевого жира не мог справиться с сырым гнилостным сквозняком из заброшенных комнат, но Эмили, похоже, это не волновало.
Малкольм снял перчатки и пригладил пальцами мокрые волосы. Шляпу он где-то потерял, вода стекала с волос и щекотала шею.
Эмили наблюдала за ним со странной симпатией, а Малкольм все еще ждал обвинений.
— Малкольм, ты вымок насквозь, тебе не во что здесь переодеться?
Он взял у Эмили свечу и поймал ее за руку.
— Я больше беспокоюсь за тебя. Мы должны снять твое платье, прежде чем ты окончательно в нем замерзнешь.
— Обычно тебе не нужен повод для того, чтобы раздеть меня.
После общения с подругами она была странно напряжена, но ее голос все еще дрожал от страсти к нему. Последние две недели были настоящим медовым месяцем, хотя они так и не покинули замок — благословенные недели перед тем, как для них снова начнется реальная жизнь.
Сохранится ли тот уют, который она с ним чувствовала? Или же их брак станет бескровным политическим альянсом, на который он раньше надеялся?
Малкольм гнал от себя эти мысли. И вместо размышлений повел ее по пустым комнатам в поисках чего-то, чем можно было ее согреть. В конце концов, если она не переживет его глупости, любые вопросы о будущем будут бессмысленны.
Вдовий дом считался старым еще до рождения Малкольма, он был построен в старом стиле, и все комнаты соединялись друг с другом.
Он не любил дома на такой стадии разрушения. Эмили, однако, не разделяла его антипатии.
Она остановилась, чтобы провести пальцем по резному дверному косяку, который соединял старую столовую с гостиной. Малкольм протянул ей свечу, чтобы она полюбовалась работой резчика. В гостиной остались два сундука со сменной одеждой и простынями, а в дальнем углу пастухи сложили сушиться дрова. Малкольм порылся в одном из сундуков и нашел пару стеганых покрывал. Они, как и дом, оказались затхлыми и холодными, но хотя бы сухими.
Прихватив покрывала, он вернулся к двери, у которой застыла Эмили. Ее зачаровал старый гэльский мотив из узлов и змей, переживший уже не один век.
Эмили посмотрела на мужа. Ее глаза сияли в тусклом свете свечи.
— Малкольм, здесь так красиво. Я думаю о том, каково жить в таком доме.
— Холодно, сыро и мрачно, — отозвался он, разворачивая покрывало. — По крайней мере, так считала моя бабушка. Дом должен был перейти ей после смерти моего деда, но она отказалась сюда переезжать. Отец построил для нее современный коттедж, а этот дом оставили гнить.
— Ему далеко до гнили, — сказала Эмили, отступая от предложенного ей покрывала и проходя в гостиную. — А этот камень… Этот дом словно замок в миниатюре. Если повесить здесь гобелены и постелить ковры, здесь будет просто чудесно.
Он наконец поймал ее и начал расстегивать пуговицы на ее спине.
— Можешь рассказывать себе сказки о его очаровании. Но когда ты однажды овдовеешь, надеюсь, тебе хватит здравого смысла поселиться где-нибудь, где теплее.
Ее плечи напряглись под его руками. Малкольм смягчил тон:
— Не волнуйся, дорогая. Я собираюсь прожить с тобой как минимум несколько десятков лет.
Эмили склонила голову. Ее волосы не сияли в свете свечи — для этого они были слишком влажными, но кудряшки, выбившиеся из шиньона, казались глянцевыми. Нужно было разжечь камин, чтобы просушить ее волосы, но вначале следовало разобраться с одеждой.
— Похоже, ты уверен, что я тебя переживу, — сказала она.
Эмили была мрачной — несвойственное ей настроение.
Когда последняя пуговица выскользнула на свободу, Малкольм попытался ее подбодрить.
— Это кажется мне вероятным. Мужчины из моего рода живут долго, но я все же старше тебя.
Эмили не ответила. Она перешагнула через упавшее платье и подняла его, чтобы набросить на один из сундуков. Платье, бывшее когда-то белым, теперь почернело от грязи и пыли, которую собрало в доме вдовы.
— Ты расстроена из-за платья? — спросил он, пытаясь прочитать ее печальный вид.
Она фыркнула.
— Я променяла бы тысячу платьев на мой письменный несессер.
— И кому же ты так отчаянно торопишься написать?