Мед его поцелуев
Шрифт:
Эмили вернулась к разговору:
— Я ничего не слышала о Кэсселе. И все же, пока я здесь, то могу притвориться, что из его расследования ничего не вышло.
И притвориться, что Пруденс ее простит, а Малкольм никогда ничего не узнает о ее писательстве. Элли не упустила этих недоговорок.
— Ты уже сказала Карнэчу?
Эмили покачала головой.
Мадлен вздохнула:
— Ты должна ему сказать, Милли. Мне кажется, ему хватит и чувства юмора, и чести, чтобы избить тебя не более одного раза.
Она шутила, но Эмили вздрогнула.
— Предпочитаю обойтись и без этого раза, благодарю покорно.
— Карнэч, похоже, не из тех, кто бьет жен, — сказала Элли, и, судя по ее тону, она знала, о чем говорит. — Я согласна с Мадлен. Признайся Карнэчу до того, как он узнает об этом от кого-то другого. Так будет лучше.
Элли порой говорила как провидица с дальних гор, ведь перед ней прошло больше жизненных драм, чем Эмили и Мадлен могли осознать. Но Эмили это было давно не нужно.
— Он не узнает. Нет никого, кто мог бы ему рассказать.
Мадлен резко встала.
— Подождите минутку, мне нужно кое-что принести из моей комнаты.
За время ее отсутствия Эмили успела взять себя в руки. Но самообладание покинуло ее вновь, когда Мадлен вернулась с письмом в руке.
— Я раскрыта? — спросила Эмили, не желая читать письмо.
Но Мадлен сунула лист ей в руку.
— Я его не читала. Его доставили вчера от Пруденс, но внутри записка, адресованная тебе.
Почему Пруденс писала Мадлен, вместо того чтобы отправить письмо самой Эмили? Мадлен ответила на этот вопрос раньше, чем Эмили его задала.
— В письме сказано, что она посылает записку мне, поскольку верит, что я сумею ее передать без ведома графа Карнэча.
Эмили подцепила ногтем воск печати, открыла письмо. Раньше все присылаемые Пруденс письма были написаны убористым почерком и строки в них заходили даже на поля — ради экономии бумаги. Но эта записка оказалась пустой, а единственная строчка — размашистой и отлично читаемой.
«Прости меня. П.».
Сердце Эмили подпрыгнуло к горлу на волне внезапной тошноты. Это ведь ей стоило умолять о прощении.
Что же сделала Пруденс?
Элли заглянула ей через плечо, бесстыдно любопытствуя. И тон ее стал мягким.
— Тебе стоит сказать Карнэчу, милая. Я не знаю, за что Пруденс просит прощения, но твое писательство — самая очевидная причина.
Награда, которую Кэссель обещал за информацию, составляла всего триста фунтов, но этой суммы Пруденс и ее матери хватило бы на год жизни в провинции. И не было сомнений в том, что Пруденс и леди Харкасл оставили Шотландию, будучи глубоко уязвленными и жаждущими мести.
Сердце Эмили упало, но тошнота не прошла. Она заслуживала того, что, возможно, сделала Пруденс.
Но от этого мысль о признании Малкольму не становилась легче. В миг, когда пожар желания в его взгляде отгорит и осыплется пеплом, ей придется столкнуться с реальностью супружеской жизни — и знание о том, что она натворила, наверняка уничтожит в этой жизни комфорт.
Сможет ли она использовать его влечение, чтобы снова завоевать Малкольма? Или это будет лучшим способом разрушить остатки того, что родилось между ними?
— Ты можешь написать Пруденс и спросить, за что она извиняется? — спросила Эмили у Мадлен.
Мадлен вздохнула.
— Это твоя битва, не моя. Разве тебе не стоит спросить ее лично?
Эмили чувствовала себя маленькой девочкой. В этот миг, впервые за десять минувших лет, она жалела, что взрослые не придут и не исправят все за нее.
— Я справлюсь, — сказала Эмили. — Но хватит пока разговоров об этом.
Они, конечно же, не оставили тему немедленно, но никакие аргументы не смогли переубедить ее. И когда Малкольм вошел в гостиную, чтобы забрать ее, Эмили надеялась, что улыбка ее была искренней.
Глава двадцать первая
Гроза спустилась с Грампианских гор, когда они были в двух милях от дома, и была такой внезапной, что у них не осталось времени безопасно достичь замка. Двуколка была глупым решением, Малкольм знал это, еще когда выбирал, погода была непредсказуема, и ему стоило бы везти жену в закрытой карете, предоставив на откуп стихиям кучера, а не ее.
Он хотел, чтобы Эмили увидела Шотландию его глазами, чтобы ничто не стояло между ней и дикой природой. Он хотел, чтобы она ощутила нечто глубокое и настоящее, нечто куда более сильное, чем мечтательность, которую он то и дело видел в ее глазах.
Но теперь они оба промокнут до нитки — не тот финал, на который он рассчитывал.
— Доберемся до дома? — спросила она, пытаясь перекричать ветер.
Он покачал головой, сворачивая с главной дороги на боковую, практически заросшую травой.
— Если дождь даст нам еще пять минут, сможем укрыться в старом доме вдовы.
Но дождь догнал их уже через три минуты. И к тому времени, как они достигли дома вдовы, под небом, резко почерневшим от злобных туч, дождь окутал их пеленой, жаля каплями, которые были не намного теплее града. Он сдернул плащ и бросил его Эмили, она завернулась в теплую шерстяную ткань, но это не спасало от ливня.
Малкольм завел лошадей за дом, где стояли заброшенные конюшни, соскочил с двуколки и обежал ее, чтобы помочь Эмили спуститься. Он подхватил ее на руки и, не опуская на мгновенно раскисшую землю, побежал к кухонной двери пустовавшего дома.
Как только он распахнул дверь, Эмили спрыгнула на холодный каменный пол.
— Я и сама могу справиться, — сказала она, слегка задыхаясь.
— Я знаю, — ответил он, гладя ее по волосам и бросая на пол ее промокшую шляпку. — Но если ты замерзнешь до смерти…