Мед его поцелуев
Шрифт:
— У всех свои пристрастия, не так ли? — сказал он.
Алекс не знал о ее книгах. И она впервые пожалела, что так и не сказала ему. Долг сделал ее брата строгим, но он никогда не подрезал ей крылья. И пока не появился Малкольм, брат был самым лучшим защитником, которого она знала.
Эмили вновь задумалась, почему Алекс так быстро решил выдать ее за Малкольма, ведь он отлично знал, что Пруденс эта партия куда нужнее. Но спорить и требовать от него признаний на пути к собственному венчанию было совсем не ко времени.
Она попыталась улучшить его настроение.
— Возможно, нам с Мадлен стоит заставить тебя жениться, раз уж ты так хорошо позаботился о нас.
Алексу хватило выдержки, чтобы рассмеяться.
— Если найдешь женщину, которая будет вам равна, отправь ее ко мне.
Она взялась за руку Алекса и позволила провести себя по вестибюлю к двери во внутреннее святилище. Эмили не собиралась выходить замуж. Но ей пришлось делать вид, что она рада тут находиться, словно не сомневается в счастье будущего единения. У нее был долг перед семьей. И перед Пруденс.
И перед Малкольмом.
Они остановились, ожидая, когда перед ними откроют последнюю дверь. Эмили вцепилась в локоть Алекса, другой рукой судорожно сжимая букет.
Когда Алекс ввел ее в церковь и вдруг пошел быстрее, чем она ожидала, чем была готова, Эмили почувствовала себя так, словно попала в другое время. Собравшаяся в церкви толпа словно явилась из средневековья, шумная, радостная, как на ярмарке, вместо сдержанной и чопорной пресвитерианской аудитории, которой она ожидала. Она знала, что МакКейбы принадлежат к англиканской церкви, но даже на юге никогда не встречала в храмах такого простора и радостного ощущения праздника.
Это было празднество, на котором она стала главным событием дня. Алекс почти что тащил ее к постаменту. Эмили смотрела прямо перед собой, пока не увидела мужчину, который ее ожидал. И чувствовала себя при этом выбитым из седла рыцарем, которого правила турнира толкают навстречу безжалостному врагу.
Нет, не к врагу. К мужу.
Его взгляд был тяжелым и жарким. Если раньше он смотрел как разбойник, планирующий засаду, то теперь его усилия принесли свои плоды. Малкольм принял ее руку из рук Алекса, и Эмили ощутила непоколебимую силу его хватки — и то, как он сдержал себя, легонько поцеловав костяшки ее пальцев, заверило, что Малкольм не предпримет пока ничего иного.
Она улыбнулась ему. И вдруг поняла, что улыбка была искренней, отчего улыбнулась снова.
Эмили боялась — она была в ужасе — от того, что значит для нее этот брак.
Но если уж ей суждено оказаться у алтаря, Малкольм был единственным, с кем она хотела быть рядом.
— Ты прекраснейшая из женщин, которые мне встречались, — сказал он.
Эмили подумала об Элли и Мадлен, которые стояли позади и были куда красивее ее, но взгляд Малкольма подтвердил искренность его слов. На миг ей показалось, что они одни в этом храме. Если бы это ощущение осталось с ней навсегда, Эмили не боялась бы. Жизнь только с ним, безо всяких общественных связей, казалась ей почти идеалом.
— Вы тоже весьма красивы, милорд, — ответила она.
— Но не самый красивый мужчина на свете?
Она рассмеялась.
— Вы самый, но я бы не хотела, чтобы эта мысль добавляла вам самоуверенности.
Он улыбнулся в ответ. И Эмили поняла, что успокоилась. Когда Аластер прокашлялся, она встала рядом с Малкольмом, одновременно расслабившись и нервничая.
Церемония прошла быстро. Позже она почти ничего не вспомнит об этом. Но Эмили навсегда запомнила клятвы. И то, как смотрела Малкольму в глаза, когда он держал ее за руку, и в его взгляде читалось, что для него существует только она.
В церкви он стал чуть более полированной версией человека, которого она поцеловала в библиотеке. Его волосы все еще были длиннее предписываемого модой, но Малкольм тщательно их расчесал, и с его лица исчез даже намек на щетину. Гладкость щек только подчеркивала острые, резкие очертания скул, и даже сломанный в далекой юности нос не портил его красоты и величественности. Эмили затрепетала, когда он поклялся любить и оберегать ее вечно.
Он был первым мужчиной, который показался ей способным сдержать эту клятву.
Малкольм закончил говорить сильным, уверенным голосом, без намека на сожаление. Она попыталась разделить его уверенность. И если даже запнулась слегка, обещая повиноваться ему, Малкольм, похоже, не рассердился на нее за это. Только слегка улыбнулся, когда половина клана захихикала, и уверенно сжал ее ладонь, ободряя.
Эмили закончила говорить, и ей почудился вздох облегчения с той стороны, где стояла ее мать, но ей нельзя было отворачиваться от Малкольма, чтобы это проверить. Он принял кольцо у Аластера и надел ей на палец.
— Телом своим поклоняюсь тебе, — сказал он, и в тоне его звучало веселье и что-то еще.
Церковь взорвалась радостными криками, словно эта свадьба была по любви, а не по принуждению. Крики стали еще громче, когда Аластер сказал:
— Малкольм, можешь поцеловать невесту.
Эмили развернулась к мужу и увидела в его глазах проблеск странного сильного чувства, прежде чем он подался вперед, наклонился к ней и поцеловал. Поцелуй был жарким и требовательным, словно первый, но что-то теперь изменилось. У губ Малкольма был привкус мяты вместо знакомого вкуса виски. И теперь он не соблазнял, он владел. Поцелуй завершился быстро, но Эмили никак не могла избавиться от ощущения жара его губ на своих.
Ей хотелось поцеловать его снова. И в его серебристых глазах светилось то же желание. Но у них еще будет время — время не только на поцелуи, теперь, когда их жизни связаны.
Когда они шли по проходу под дождем поздравлений и смеха, Эмили впервые ощутила, как ее сердце дает трещину.
В тот миг она поняла, что обречена.
Глава девятнадцатая
Свадебный завтрак не был маленьким семейным собранием — это был пир, достойный средневекового лэрда. Главный зал заполонили все мужчины, женщины и дети, чей дом находился в радиусе двух часов ходьбы от замка. Празднование распространилось и на газоны у замка, и, судя по расставленным столам, гости собирались продолжать пир не менее недели.