Мед его поцелуев
Шрифт:
Эмили ждала, когда он продолжит. И Малкольм наконец нашел слова, которые были не вполне правильными, но все же отображали то, что он чувствовал.
— Я хочу, чтобы это место существовало для наших детей, и для детей наших детей, для всех поколений за ними. И если мне придется все время проводить в Лондоне, создавая нашему клану возможность жить на этой земле, пусть будет так.
— Все рано или поздно заканчивается, — сказала Эмили. — Даже Рим пал.
— Это не Рим, — ответил он с внезапной резкостью. Голос зазвенел, отражаясь от голых каменных стен. — Это мой дом. Наш дом. И я спасу его.
Какая-то часть его хотела, чтобы Эмили извинилась, попыталась успокоить его, сказала, что он сумеет его спасти.
Но она лишь уронила край его покрывала.
— Надеюсь, конец этой истории окажется таким, как ты хочешь, Малкольм. Но ты не сможешь спасти всех. Никто и никогда не мог спасти всех до единого.
Он поцеловал ее, чтобы заставить замолчать. Поцелуй перешел в нечто большее, как и все их поцелуи, а затем их любовь согрела даже холодные камни дома.
Но ее было недостаточно, чтобы разжать ледяной кулак на его сердце. Он спасет всех или погибнет, пытаясь это сделать.
Глава двадцать вторая
Несколько часов спустя Эмили удерживала факел над головой, чтобы Малкольм мог вернуть лошадей к двуколке. Гроза давно уже прошла, но он настоял на том, чтобы подождать, пока просохнет платье, не желая рисковать ее здоровьем в сыром платье или пристойностью в покрывале. Записка от Пруденс лежала в ее сумочке и все время пробиралась в мысли, а нервный узел в животе не отпускал. И хотя общество Малкольма позволило ей отвлечься, даже его не было достаточно для того, чтобы снова все исправить.
Малкольм запрягал лошадей, а Эмили обдумывала свою последнюю рукопись. Ее героиня, Вероника, оказалась поймана и заперта в древнем каменном особняке своего злобного дядюшки и вскоре потеряла все надежды на то, что ее бывший жених, Гастон д’Амберджис, спасет ее. История выходила довольно хорошей. Но теперь, когда она сама узнала, как выглядят в реальности каменные дома, она могла добавить к описаниям еще и холод. Веронике нужно было прочувствовать холод, пробирающий до костей, и сырость воздуха, застывающего в легких. И почувствовать обжигающий жар на коже, когда жених прибудет спасать ее, и знать, что он сделал все возможное, чтобы найти ее.
Эмили не могла записать все, что почувствовала в доме вдовы, и уж точно не могла позволить жениху раздеть Веронику — даже учитывая анонимность, она не позволяла себе подобных сантиментов. Но чувство того, что кто-то готов на все ради ее спасения, что кто-то пожертвует собственной жизнью ради ее комфорта, было из тех, в которые Эмили раньше просто не верила.
Малкольм вернулся в дом и вышел из него с двумя покрывалами. Одним он вытер сиденья, а второе постелил Эмили в качестве подушки.
— Ты готова, дорогая? — спросил он, протянув ей руку.
Она кивнула. Он поднял ее, усадил на сиденье и укутал покрывалом и плащом.
— До замка нам ехать меньше двух миль. Если дорогу не размыло, доберемся домой за полчаса. Надеюсь, Грейвз догадался оставить нам ужин.
— Мне действительно понравилось, — сказала она, когда Малкольм присоединился к ней на сиденье. — Несмотря на голод и дождь, я правда считаю вдовий дом очень милым.
— Разве ты не предпочла бы городской особняк с деревянным полом? С обоями на стенах? И с газовыми рожками, которые, как я слышал, сейчас устанавливают в Лондоне?
Она рассмеялась.
— Я без колебаний предпочту им замок, милорд. Городские дома удобны, но им не хватает волшебства твоей библиотеки.
Он двинул коней в направлении главной дороги.
— Возможно, стоило предпочесть мисс Этчингем. Понятия не имею, с чего тебя так интересует история.
Напоминание о Пруденс и о записке, которую она прислала, лишило Эмили настроения.
— Я увлечена историей гораздо меньше, чем Пруденс. К слову об историях — я предпочла бы большую часть жизни прожить в сказке, чем в жутких лондонских реалиях.
— Что ж, в горах достаточно историй, но они мало похожи на сказки. — Малкольм повернул экипаж на дорогу. Лошади оскальзывались на размокших колеях и разбрызгивали ручьи, которые стекали по ним в долину. Деревня между ними и замком светилась оранжевым.
Но отблеск был странным — солнце село еще три часа назад, а луна едва серебрила небо.
— Что это? — спросила она.
Малкольм уже посылал коней в галоп, насколько это было возможно на скользкой грязи.
— Пожар, — ответил он.
И голос его был мрачным, он сосредоточился на деревне, забыв о прошлом их разговоре. Пожары всегда были риском, Эмили видела много сгоревших домов и хижин, когда путешествовала с семьей по Нагорьям до дома Малкольма — такого количества пожарищ не было ни в Лондоне, ни в ее родном поместье в Ланкастере.
— С молниями здесь всегда все так плохо? — спросила она.
— Не хуже, чем везде, полагаю. А что?
— По дороге сюда мы проехали много обгоревших руин. Наверное, дело в соломенных крышах?
Он натянул поводья, направляя коней в обход упавшей на дорогу ветки. И щелкнул хлыстом над их головами, чтобы погнать их быстрей, а затем ответил ей тоном, которого Эмили никогда от него не слышала:
— Это были не молнии. А улучшение.
— Улучшение? Но я не видела современных домов на месте сгоревших.
Слова потрескивали от напряжения, как туча перед ударом молнии.
— Я бы тоже не назвал это улучшением. Но большинство арендаторов так избавляются от крестьян, чтобы заполучить место для овец. Легче согнать их с земли, когда на ней нет дома, в который можно вернуться.