Мед его поцелуев
Шрифт:
Вспышка ревности была такой внезапной, что Эмили ахнула, и такой яркой, что Элли и Мадлен не могли ее не заметить.
— Никаких картин, — отрезала она.
Элли приподняла бровь.
— Похоже, ты только что ответила на вопрос, почему ты его целовала. А ты уже призналась себе, что любишь его?
Эмили разломила бисквит пополам и медленно растерла его пальцами. Когда она наконец подняла взгляд, бровь Элли все еще не опустилась. Мадлен подалась вперед, опираясь локтями в колени, явно желая услышать ответ.
Эмили отставила блюдце с горой крошек.
— Да, возможно, я люблю его, — медленно сказала она.
И тут же уничтожила остатки своей сдержанности, как неповинный бисквит.
— Будь он проклят, я действительно люблю его. Я никогда не увиливаю — вы знаете, как я ненавижу уклончивость.
— О да, — захихикала Мадлен.
— Да. Я его люблю. Но говорю об этом вам, а не ему, потому что этот проклятый мужлан не задерживается в доме даже настолько, чтобы я успела сказать ему эти три слова. А постель не считается настоящим разговором.
Каждую ночь она писала свое признание пальцем на его груди, но не могла произнести это вслух — не могла, потому что не знала, примет ли он ее признание или швырнет ей обратно в лицо. Эмили поддалась отчаянному желанию зашагать и вскочила на ноги от ярости своей речи. Личная гостиная Элли была слишком маленькой, чтобы мерить ее шагами, и Эмили закружила между креслами, как хищник по клетке.
— А она в плохом состоянии, — заметила Элли.
Мадлен отпила чаю.
— Она справится, я уверена. У нее для всего есть план. Что ты на этот раз планируешь, Милли?
Эмили замерла между стулом Мадлен и шезлонгом Элли. Ей пришлось схватиться за спинку стула, чтобы удержать себя от метаний.
Мадлен знала ее лучше всех на свете — лучше, чем когда-либо узнает ее муж, если продолжит избегать ее при свете дня. И Мадлен была свидетельницей всех ее интриг. Неудивительно, что она фыркнула, когда Эмили прошептала:
— Плана нет. У меня нет плана.
— Но у тебя должен быть план, — настаивала Мадлен. — Какой? Собираешься флиртовать с другими на званом обеде? Или откажешься от секса, как гречанка Лисистрата?
— Или используешь медленный яд, как флорентийские жены? — предположила Элли.
Эмили и Мадлен уставились на нее с изумлением.
— Что, вы никогда не думали о яде? — спросила Элли. — Ответственно заявляю, что если Ник вдруг решит вернуться, ему понадобится нанимать дегустатора.
Эмили рассмеялась.
— Я бы его пожалела, если бы не знала, что он заслужил свою участь.
— Хотя, если я доберусь до Ника, мне не хватит терпения для отравы, — зарычала Элли, но, несмотря на шутку, в ее голубых глазах была боль. Эмили наклонилась к ней и сжала плечо подруги в молчаливом выражении симпатии. Бывший любовник Элли был кузеном и наследником ее погибшего мужа, и — как подозревала Эмили, — если он когда-нибудь решит вернуться и заявить о своих правах, их битва с Элли прославится на века.
Элли отодвинулась от ее руки.
— Значит, и Карнэч обойдется без яда. Так что же ты сделаешь?
Эмили без сил опустилась на стул.
— Не знаю. Ненавижу такое свое состояние, но все же Великая Эмили Стонтон, выдающаяся интриганка, пала к ногам обычного мужчины.
— Что ж, по крайней мере, гордыня осталась при ней, — заметила Мадлен.
— Осторожнее, Эмили, — сказала Элли, забирая у Эмили чашку, чтобы долить горячего чаю. — Подобные настроения способны привести к тому, что все лондонские борцы за права женщин начнут обивать твой порог.
— Малкольму это не понравится. Он разрешил мне писать лишь при условии, что я не стану причиной скандала — представьте, что с ним случится, когда я соберу полную гостиную радикалов.
Она захихикала от такой мысли, но подруги заметили в ее словах напряжение.
— Ты сказала ему о своем писательстве? — требовательно спросила Мадлен.
Эмили приняла свою чашку от Элли.
— Да. Еще до отъезда из Шотландии.
— И он одобрил?
— Он сказал, что упражнения в поэзии кажутся ему вполне пристойным занятием, — Эмили нарочито скопировала его презрительный тон.
Элли подавила смешок.
— Тебе, наверное, хотелось его заколоть.
— И я даже попыталась, — продолжила Эмили, думая о том двуручном мече, который стянула тогда со стены в башне. Но мысли переметнулись к любовной игре на том каменном полу…
Ей удалось справиться с румянцем до того, как подруги его заметили.
— Он сказал, что я могу писать, пока мое писательство не приводит к скандалу. И я собираюсь поймать его на слове.
Мадлен прищурилась.
— Ты сказала ему, что хочешь писать? Или сказала о том, что ты уже написала? И что твоя книга стала сенсацией этой весны?
Эмили отмахнулась и слегка подула на слишком горячий чай.
— Он не спросил. И если ему удобнее считать, что я сочиняю поэмы в то время, как он бросает меня в одиночестве, пусть радуется своим размышлениям.
— Он может со временем выяснить это, — предупредила Мадлен.
— Нет. Не сможет. Нет ни намека даже на слухи обо мне.
— Так ты собираешься держать его в неведении о том, что написала самый популярный готический роман нашего времени, и игнорировать то, что ты в него влюблена? — спросила Элли.
Эмили поморщилась.
Элли захлопала в ладоши.
— О, это будет забавно. Если он не раскроет тебя к Рождеству, пообещай, что пригласишь меня к вам в Шотландию. Не хочу пропускать это зрелище.
Эмили бросила в нее подушку.
— Помощи от тебя никакой. И зачем только мы пригласили тебя в свой клуб.
— Если попытаешься исключить Элли, тебе попросту не хватит голосов, — сказала Мадлен. — Мы с Фергюсоном тоже приедем в Шотландию. Звучит как лучшая вечеринка, на которую меня приглашали!