Мед его поцелуев
Шрифт:
Неудивительно, что он так холоден. Узнать о ее авторстве на публике, таким унизительным образом…
— Мне жаль, Малкольм. Мне очень и очень жаль. Если бы я знала, когда писала ее, что все закончится этим, что обойдется тебе так дорого…
— Поздно теперь извиняться, — отрезал он. — Если бы ты призналась, если бы доверяла мне, возможно, итог получился бы иным. Но ты не смогла.
— Хорошо. Я многого не смогла. Но я, по крайней мере, признаю, в чем мои ошибки.
Он не принял удар.
— И что мне теперь с тобой делать?
Это был почти шепот,
— Могу ли я высказаться? — спросила она.
— Нет.
Она поднялась. Неважно, насколько он зол, неважно, как жутко она оступилась, ей не хотелось быть мученицей.
— Что ж. Хорошо. Отправьте мне записку, когда решите, что делать. Я буду в доме моей матушки.
Этой угрозы хватило, чтобы наконец вытащить Малкольма из его кресла.
— Ты никуда не уйдешь, — сказал он, огибая стол и хватая ее за руки. — Ты лгунья, но ты не перестала быть моей женой.
Она осталась стоять, сделав вид, что его прикосновение никак в ней не отозвалось. Маленькая ложь, которая, как ей казалось, будет лучше полного поражения. Он принял бы ее поражение, как принял все остальное, и продолжит отнимать у нее жизнь, пока она не превратится в фарфоровую куклу, послушную его желаниям.
— Да, вы все еще мой муж, но это не означает, что мы обязаны жить вместе. Если я не нужна вам, отпустите.
Малкольм уставился на нее тяжелым стальным взглядом.
— Ты останешься здесь, пока не родишь мне наследника. Ты будешь выполнять обязанности графини — все до единой, начиная с этого дома, которым ты пренебрегала с момента приезда сюда. Но если я поймаю тебя на попытке новой публикации, я от тебя избавлюсь.
Он говорил о ней, как о гнусности. Эмили сузила глаза.
— Вы не можете получить развод, не доказав моей измены, — отрезала она. — А эта задача будет вам не по силам.
— Развод — лишь один из доступных мне вариантов. Я могу объявить тебя безумной и отправить в бедлам. Или сослать в тот дом на западных островах — твоя писанина никогда не достигнет материка, если я запрещу тебе письма.
— Ты не посмеешь, — сказала она.
Его глаза были холодными, как море, и такими же неспокойными.
— Поверь, тебе лучше не знать, как далеко я могу зайти, если меня заставить.
Она хотела извиниться. Хотела, чтобы он увидел ее чувства, хотела сказать, что любит его, что они справятся с этим. Но какая разница, если он не любит ее? Она всегда будет на втором месте после дома.
Как бы она его ни любила, она понимала, что возненавидит себя, если позволит ему себя покорить.
Эмили выпрямила спину, расправила плечи и упрямо выдержала его взгляд.
— Если вы не верите другим моим словам, поверьте в эти. Я скорее отправлюсь на ваш остров, чем останусь здесь потакать вашим капризам. Если вы собираетесь обращаться со мной, как с узницей, делайте это официально.
Малкольм удерживал ее, внимательно вглядываясь в лицо, выискивая в нем истину в слабом свете свечи. И вздрогнул от увиденного. Эмили горела от прикосновения его рук, но она готова была сгореть, только бы не поддаться этому жару, не рвануться ему навстречу. Если бы он мог увидеть свое сердце, признать, сколько она для него значит…
Но он не мог. И она поняла это в миг, когда он снова взял себя в руки.
— Пока что ты останешься здесь. Но я не больше тебя желаю с тобой встречаться. У меня есть дела, которые требуют моего внимания без помехи в твоем лице.
От этого слова Эмили вновь опалила волна ярости.
— Хорошо. Оставьте меня. Мне есть чем заняться и без вас.
— Ты никогда больше не издашь книги, — напомнил он. — Я сожгу все бумаги в доме, если понадобится.
— Будет непросто остановить меня, не появляясь рядом, — сказала она.
Она дразнила его, хотела вырвать его изо льда его осуждения. Но Малкольм лишь слабо улыбнулся.
— Слуги не будут отправлять твоих писем. Им плачу я, а не ты. И если захочешь покинуть дом во время моего отсутствия, прошу. Но согласится ли кто-то тебя принять?
— Ты думаешь, мне это важно? — спросила она. — Мне было дорого только писательство. И ты. А теперь ты лишаешь меня всего за то, что я сделала задолго до нашей встречи.
Он никак не отреагировал. Погладил ее по щеке и отступил.
— Прощай, Эмили. Я попрошу Фергюсона проведать тебя. Отправь с ним записку, если ты не понесла ребенка, чтобы я знал, потребуется ли мое присутствие через месяц.
Эмили задохнулась. Она бы ударила его за эти слова, но его уже не было рядом. Она услышала его удаляющиеся шаги, услышала, как он открывает дверь и закрывает ее за собой. И застыла неподвижно, как он до того, пока не услышал грохот входной двери.
Подняв книгу, которую он бросил на стол, Эмили разгладила страницы пальцами. Но сгибы не поддались. И она не успела спасти чернила, когда слезы полились из ее глаз.
Эмили опустилась на пол и спрятала лицо в ткани юбки. Как она могла влюбиться в него? И как ей теперь жить, зная, что все закончилось?
Глава тридцатая
Неделю спустя Эмили молча сидела в одной из гостиных дома, который она ненавидела, и наблюдала за тем, как вечерний дождь заливает окна. Наблюдать за дождем было просто — она до сих пор не заказывала занавесок. Комната напоминала могилу. Эмили считала это приемлемым.
Она никогда не думала, что может опуститься до слабости и обмороков, как глупые девушки из высшего общества. Но с тех пор, как Малкольм ушел из их дома и от семьи, ей едва хватало энергии на то, чтобы встать с кровати, не говоря уже о том, чем она привыкла наполнять свои дни. К чему ей было стремиться? Как она могла биться с врагом, который не показывался на поле боя?
Фергюсон, будь он проклят, сидел в кресле напротив, читая копию ее книги. Он приходил каждый день. Она просила его оставить ее в одиночестве, но он серьезно отнесся к своей верности Малкольму. К счастью, он не задавал тех вопросов, которых она ожидала, — за это Эмили могла бы его убить, как бы ни любила его Мадлен.