Медальон двух монашек
Шрифт:
4.
Начало июля 1895 года, хутор Поганка Балашовского уезда
– Работай, работай! А когда же отдыхать? Я чо, ломовая лошадь так вкалывать? Так-то вся красота моя увянет! Ай!
– вскликнула Марфа, сильно уколов палец о шип колючего кустарника.
Ведь сама в этот кустарник специально залезла, чтобы спрятаться от матери. Попросту ей надоело всё время делать одно и то же. Но боль прервала её ворчание и она, недолго думая, засунула палец в рот, пососала
Вид крови на пальце почему-то сразу же напомнил ей о сне, который сегодня видела. Девушка улыбнулась и тут же, выбравшись из кустарника, улеглась на траву.
В голову полезли мысли.
– Ну, и что? Ну, и видела себя голой во сне. Это что, плохо? Посмотрела, вроде все на месте, никакого убытку. Только что-то не помню, гнался за мной парень или нет? Похоже, нет. Не гнался. А жаль! Только вот не пойму, чего я в грязь-то забралась? Как чумичка вылезла. Ну, чисто как теткина свинья. Вся в грязи!
Напоминание о тетке Наталье заставило Марфу нахмуриться: нелюбовь у них была взаимной и с самого начала. Мать еще как-то гасила вспышки вражды, но они становились всё чаще и длительней.
Она встала и осмотрела поляну: где-то поблизости должна быть мать, которая собирала с ней землянику для хозяев. Однако тишина была подозрительна.
– Ма-ам!
– тихо крикнула Марфа, внимательно оглядывая лес возле поляны.
– Ма-ам, ты где?
Девушка даже вытянула шею, чтобы лучше слышать и видеть. Даже как зверь начала впитывать все запахи, идущие от леса, чтобы найти её.
И всё же дочь что-то услышала: то ли стон, то ли вздох донесся до неё из дальней части поляны. Но и этого было достаточно, чтобы она побежала к тому месту, откуда послышался странный звук.
Ноздри её расширились, глаза сузились, ноги и руки работали как единый механизм, подгоняемый страхом, и быстро доставляли к цели. Однако скоро снова услышала стон и теперь ясно почувствовала запах матери. В последнее время мать опять начала пить, не обращая внимания на ворчание тетки Натальи.
В пестроте полутеней леса глаза Марфы быстро обнаружили мать: она лежала на боку и тихонько стонала. Страх молнией пронзил душу Марфы.
– Мам, ну, чо ишшо? Я те сколь раз говорила, не пей проклятую, а ты?
– наклонившись к матери, она принюхалась и впервые испугалась по-настоящему: это не был запах самогона. Закололо сердце.
– А как же я? Я-то как?
Невольно её глаза наполнились слезами жалости к себе, несчастной. Вдруг руки вцепились в мать и Марфа начала багроветь от ярости. Лицо её вытянулось, глаза сузились, на скулах заходили желваки. Не то крик, не то хрип вырвался из её рта.
– Не смей! Не смей, гадина! А я как? Кому я нужна?
Возможно этот крик остановил уже закатывающиеся глаза Глафиры. Возможно, это было последнее желание сказать ей что-то очень важное. А, может, был просто последний порыв перед агонией, но мать вдруг поняла, кто стоит перед ней и, поставив на карту свои последние силы, начала тихо говорить.
– Змея! Ты мне не родная!
И мать подняла голову так, чтобы в последний раз взглянуть в глаза той, которой посвятила всю свою жизнь. Вдруг у неё мелькнула мысль, что в родильном приюте Марфе было бы легче, чем с такой пьяницей, маяться.
– Прости. Ищи се.
Силы вдруг умирающую покинули и голова безвольно упала на руки Марфы.
– Не смей!
– напрасно кричала дочь, ударяя по щекам матери, и никак не соглашаясь с тем, что та умерла.
– Кого искать? Кого искать-то? Не смей!
– Змея?!
– тут до Марфы дошло, что змея, укусившая мать, может еще оказаться здесь. От этой мысли у неё разом похолодели и руки и ноги: неожиданно вспомнился сон, который она видела много лет назад, когда эти змеи, шипя и извергая огонь, показывали ей свои смертоносные зубы.
Она вскочила на ноги и стала дико озираться вокруг. И, только убедившись, что ей ничего не угрожает, снова нагнулась к матери.
– Ма-ама, Ма-а-мочка, а как же я?
Наконец до нее дошло, что мать уже мертва. И она, как стояла на коленях перед ней, так и уткнулась своей головой в грудь последнего родного человека.
– Чо делать-то? Как жить? И зачем жить?
– вопросы один другого тревожнее и страшнее будили её воображение. Сцены, в которых конец её жизни представлялся скорым и ужасным, проходили перед глазами. Марфа ждала прихода смерти. Но минута проходила за минутой, а смерть почему-то не наступала.
Это Марфу начало обнадеживать, ведь, несмотря на страх, где-то далеко-далеко внутри неё жила маленькая искорка надежды.
– Так не должно быть! Это несправедливо! Ведь я, такая красивая, такая ладная, такая гладкая и молодая, еще не успела пожить всласть, не видела ничего такого, что бы манило и сулило яркую веселую жизнь! Матери-то что? Она-то успела! И мужик у неё был. И везде побывала. Где там бывала? Ага, в Балашове была! Ну, вот, а я еще нигде не бывала. И где же она, справедливость-то?
К своему удивлению, скоро Марфа обнаружила, что сердце её стучит, как и прежде, ровно. Открыв глаза и вытерев слезы, увидела, что за это время в мире ничего не изменилось.
– Ну, разве что мать её умерла. Ну, так ведь змея же! Укуси меня змея, так и я бы скопытилась! И что тогда я тут сижу, слезы лью? Надо тащить мать домой!
И, поняв, наконец, что жизнь на этом не кончилась, Марфа улыбнулась. И тут же, вытерев появившийся пот на пояснице, задумалась.
– Это чо ишшо она сказывала-то?
– спросила сама себя, чтобы проверить, всё ли хорошо запомнила в последние минуты жизни матери. И, уже спокойно размышляя, попыталась просто повторить слова её.
– «Змея». Чо ишшо там? А, «Ты мне не родная». Не родная? То исть как это? Я – не мамкина? А чья же? Ничего не понимаю! Может, чо перепутала? Да, наверно, перепутала!