Медичи
Шрифт:
– Странный господин, – медленно проговорил Полициано. – Он хотел бы заселить весь свет кающимися грешниками… Ну, меня он не обратит в свое суровое учение! Свет и блеск так прекрасны! Создатель дал нам мир на радость и счастье, так почему же не пользоваться с благодарностью таким даром?
– А все-таки он, пожалуй, прав, – сказал Лоренцо, – говоря, что свет и, главное, церковь нуждаются в улучшении. Нам с огорчением приходится чувствовать, что глава церкви стремится для себя и для своих близких к преходящему блеску и в злобе и ненависти забывает христианскую любовь. Кажется, что
Он задумался, потом пожал руку художнику, говоря:
– Еще раз благодарю вас, Сандро Боттичелли, за вашу картину, я всегда буду смотреть на нее без гордости и высокомерия, как на выражение смирения членов моей семьи, а если вам захочется и меня написать на одной из ваших картин, тогда выберете для этого мытаря, который чувствует свою греховность, но надеется на Божие милосердие.
– А над фигурой фарисея мне затрудняться не придется, – отвечал Боттичелли, – для нее я найду достаточно моделей из высших служителей церкви.
Гости вскоре разошлись, а Лоренцо, оставшись один, проговорил серьезно и задумчиво:
– В Риме начали открыто показывать ко мне вражду… Словам Джироламо я не верю. Если мне не удастся управлять им путем его собственного тщеславия, надо быть готовым защищаться, и, пожалуй, недурно было бы для открытой борьбы с Римом иметь под рукой и нравственное оружие. Надо иметь в виду этого монаха.
Глава 13
В последнее воскресенье перед Вознесением с самого утра вся Флоренция пришла в движение, и во дворце Медичи слуги в богатых, расшитых золотом ливреях ожидали приезда многочисленных гостей. Они все рано собрались в парадных залах дворца, где Кларисса в белом парчовом платье с накидкой, какие носили по старому обычаю флорентийские аристократки, принимала гостей. На ее поясе, на голове, на руках сияли драгоценные камни, почти затмевая бриллианты маркизы Маляспини. Мать Лоренцо, Лукреция, урожденная Торнабуони, почтенная матрона, в темном бархатном платье с серебром, принимала гостей, сидя в кресле.
Из всех дам выделялась красотой и свежестью маркиза Джованна, а Лоренцо, как всегда, в простом темном костюме с многочисленными драгоценными украшениями, был окружен друзьями и родственниками, в числе которых находился и Козимо Ручеллаи, готовый немедленно выполнить любое поручение или приказание. Приехали на лошадях с великолепной сбруей, с многочисленной свитой посланник неаполитанского короля Марино Томачелли, посланники герцогов миланского и феррарского Филиппе Саграморо и Никколо Бандедеи, флорентийские рыцари Антонио Ридольфи, Бонджанни Джанфилиацци, Бернардо Бонджиролами и другие представители древних аристократических фамилий Флоренции. Лакеи встречали их под порталом дворца и провожали в залы, а лошади и слуги заполняли дворы.
Когда все приглашенные собрались, доложили о приезде кардинала Риарио.
Он въехал под портал в простой одежде. За ним следовал архиепископ Сальвиати и все Пацци со своей родней, в числе которых находился и Гульельмо со своей женой Бьянкой, сестрой Лоренцо, серьезной, горделивой женщиной, намного
Монтесекко вел охрану, присланную из Имолы графом Джироламо племяннику и состоявшую из сотни лучших всадников. Он оставил стражу у дворца, а сам с мрачным видом последовал за другими в приемные залы.
При докладе о приезде кардинала Лоренцо послал Козимо встретить высокого гостя и проводить его в отведенные ему комнаты, где он хотел бы переодеться, и пешком пройти в собор. Сам Лоренцо принимал гостей с обычной своей любезностью, так же приветствовал и Бандини, даже виду не подав, что помнит их недавнее свидание.
Франческо с тревогой спросил о здоровье Джулиано и, услышав от Лоренцо, что тот по болезни не будет присутствовать на завтраке, а придет в собор засвидетельствовать свое почтение кардиналу, удалился вместе с Бандинн в соседнюю комнату, оживленно разговаривая.
Вскоре появился кардинал в пурпурной рясе, мантии и в кардинальской шапке.
Странное явление представлял этот нежный, юный служитель церкви, изо всех сил старающийся побороть свою робость и сохранить достоинство и величие сана.
Лоренцо и его жена приветствовали кардинала, и только для него донна Лукреция поднялась с кресла, сделав несколько шагов навстречу. Пока Рафаэлло почтительно разговаривал с ней, Лоренцо подошел к Монтесекко и сердечно пожал ему руку.
– У вас великолепные всадники, благородный капитан. Такое войско я хотел бы иметь, если мне придется вести войну. Я видел, когда шел к ранней обедне, как они утром ехали за его высокопреосвященством.
– Так вы уже были у обедни, ваше сиятельство? – поспешно спросил Монтесекко.
– Я имею привычку начинать день обедней.
– И вы не пойдете теперь в собор? – спросил Монтесекко, вздохнув с облегчением, точно у него камень свалился с плеч.
– Пойду, – отвечал Лоренцо. – Я обязан сопровождать его высокопреосвященство, он мой гость.
Монтесекко открыл рот, собираясь что-то сказать, но в этот момент подошел кардинал, которому хотелось поскорее окончить свою трудную роль, и спросил, не пора ли идти в собор.
Монтесекко со вздохом удалился, а Лоренцо направился к выходу с кардиналом. Мужчины последовали за ними, а дамы удалились в свои комнаты до завтрака, который должен был быть сейчас же после богослужения.
Козимо Ручеллаи, идя за кардиналом и Лоренцо, послал воздушный поцелуй Джованне, которая ответила ему, краснея и радостно улыбаясь.
Торжественное шествие в ярком блеске красочных одежд, золота, серебра и драгоценных камней направилось по улице к собору. Толпа почтительно кланялась кардиналу, он тоже кланялся направо и налево, благословляя народ, и некоторые преклоняли колени, но, в сущности, приветствовали и Лоренцо, и отовсюду слышались крики: «Палле! Палле!»
Когда шествие, к которому присоединились многочисленные слуги и конные солдаты Монтесекко, вышло из портала дворца, архиепископ остался с Браччиолини и Жакопо Пацци.