Медитации хазарки
Шрифт:
Умытым, свежим и просветленным ты возвращаешься в свой мир, не подозревая, что над твоим бодрым самочувствием трудилась я и что оно — итог моих забот о тебе. Ты не подозреваешь, что неусыпное небо моими мечтами несет над тобой охранную службу. И снова, и снова при первой твоей усталости… в мои леса…
Хорошо, что ты не ведаешь, как я завладела тобой. Совсем не обязательно тебе знать, что все время вокруг тебя хорошего была только я и что ты отвык без этого жить. Иногда я думаю: а вдруг ты прозреешь… Но и на этот случай я что-нибудь придумаю, я не оставлю тебя наедине с этой злой правдой.
Ты живешь иллюзией своей независимости. Живи. Но на всякий случай, если ты усомнишься в этом, у меня уже есть новая заготовка — все о том же, но с иным названием.
Не все время моим облакам парить над землей. Иногда они взрываются грозами и изливаются обильными дождями, нужными земле. Я иду под их струи, мою свои длинные волосы. Затем сушу под яркими безразличными потоками солнца, разбрасывающимися туда, где их ждут и собирают в копны, но с той же расточительностью и туда, где не витает дух, где время не заключено в живые оболочки, несущие в себе его порции, отмеренные Всевышним.
Однажды, подставив лицо вешнему теплу, я закрыла глаза. И тут мне сбоку почудилось мурлыканье, а вслед за ним что-то живое и мохнатое коснулось щек, будто, как случалось в детстве, ко мне ластилась кошка и рассказывала сказку — одну на все времена, но каждый раз с новым смыслом. Отстранившись от иных звуков и ощущений, прислушавшись, что именно теперь говорится в той сказке, я поняла, что это пророчит нечто, идущее из меня. Не раскрывая глаз, нежась в тепле светила, я сконцентрировала свое умение понимать самую себя и направила его на эти слабые звуки и прикосновения. Тем временем от них у меня начали загораться щеки. Из этого пламени, как от горящих поленьев благородных древес, разлился вокруг — так казалось мне! — щемяще-горький аромат, и от него учащенно забилось сердце. Тук-тук-тук — выбрасывало оно из меня песчинки времени и с каждым туком его во мне оставалось меньше.
Наверное, так я стояла бы до сих пор, прислушиваясь и ожидая озарения. Так стоять и стоять вполне можно было, тем более что наблюдение за происходящим со мной завораживало не меньше, чем огонь или море. Но тут внезапно я увидела тебя в своей глубине. Ты был глубже самого глубокого, что во мне имелось. И тогда все объяснилось: это бесконечная любовь моя дробилась на кванты и истекала из меня то желанием видеть тебя, то жаждой слышать, то настойчивым стремлением осязать. И я забеспокоилась: вдруг с этим излучением из меня уйдет все отпущенное мне время, а тебя все не будет рядом; вдруг с каждым квантом любви, которых у меня ровно столько, сколько и времени, я истеку вся вовне, так и не дождавшись тебя.
Как остановить или чем пополнить эти порции исчезновений? Ведь я не могла оставить тебя одного, без себя — твоего единственного достояния! Это значило бы оставить тебя ни с чем.
И тогда я стала собирать солнечные лучи, дробить их, скатывать из них шарики, как снежки из снега, и прятать в себе. Насобирав столько же солнца, сколько во мне роилось желаний в отношении тебя — а их было гораздо больше, чем моя память помнит твоих взглядов в мою сторону, — я подумала, что пора действовать. И превратила себя в глаза ночи: порции солнца, те самые маленькие шарики, ставшие частью меня, я достала из своих закромов и тайком сыпанула в беспроглядную темень. Они разлетелись в разные стороны, но ни один не упал на землю — порции света зацепились за небосвод. Ура, отныне у меня появились свои маленькие фонари, подавляющие мрак и отгоняющие его от тебя! Главное же: они стали моими глазами, устремленными на тебя и видящими тебя всегда, даже тогда, когда настоящее солнце гасит их свечение.
Я поняла, насколько правильно поступила. Ведь что было раньше? Раньше твоя ночь и моя ночь оказывались двумя разными ночами, твой день и мой день не совпадали, ибо ни ночью, ни днем мы не делили общий труд. От этого твое время и мое время текло не в одном направлении, и чем больше его тратилось, тем дальше друг от друга мы оказывались, и мы уже были далеко друг от друга.
Как хорошо, что однажды я подставила свои волосы под дожди от собственных облаков! Иначе бы мне никогда не додуматься сократить возникшие расстояния с помощью шариков из солнца.
Унаследовав мой непокой, звезды родили движение и зажили собственной жизнью. Каждая хотела обнять тебя и отбросить от тебя тень, пахнущую цветущим барбарисом. Каждая стремилась создать твои копии из своей тишины, чтобы ты возродился именно с нею. Но ведь ты так устроен, что тебе одной звезды, светящей только с одной определенной стороны и создающей плоскую проекцию, мало. И тогда они сговорились и начали отдаляться от тебя, чтобы издали создать нечто единое, объемное, как и ты. А еще тем самым они убегали от соперничества друг с другом.
Но их разбегание начало усиливать энтропию моих желаний. Этого я допустить не могла и не могу, поэтому до сей поры настойчиво и регулярно выбрасываю в ночь все новые и новые порции небесных светил. Хотя с ними все повторяется в той же последовательности — эгоизм желаний, соперничество, а потом сговор и разбегание…
Чего же ты хочешь от меня? Если бы я была тебе не нужна, то мне до тебя не было бы дела. Зачем горишь на моих потрескавшихся щеках?
Прости за лукавство, я знаю ответы: без меня ты погаснешь. А с тем исчезнет смысл жизни, ибо не для кого будет мне собирать солнечные лучи, дробить их и, пропустив через свой кристалл, выбрасывать в небо. И не станет над миром звезд, и прекратится всякое движение во Вселенной.
Так с кого же начался мир?
О Боже, зачем я мыла волосы под дождями из тех облаков, что парят над тобой?!
СИНИЦА И СОЛОВЕЙ
Притча
Посвящается всем гениям на свете
На опушке сквера, что рос в самом центре большого города, обитала маленькая желтогрудая Синица. Она была уже старая и неповоротливая, но зато слыла мудрой птицей, хотя и была вечно чем-то озабоченной, откровенно говоря, немного рассеянной, отчего у нее в ушах зимой и летом звенели зеленые ветры, а в глазах плыли и плыли облака. Впрочем, этого никто не замечал, так как до нее мало кому было дело.
Но однажды о ней вспомнил Скворец.
— Вы знаете, уважаемая Синица, в нашем сквере поселился Соловей, — сказал он: — Во-он за теми деревьями, — и показал крылом куда-то в сторону.
— Странно, я слышала, что такие птицы водятся на свете, но видеть или слышать их здесь, в центре города, не доводилось… — равнодушно покачала головой Синица. — Неужели прямо в этом сквере поселился? — недоверчиво прищурила она глаз, отчего облака убрались оттуда восвояси, и он стал чист, как стеклышко.