Медленный огонь
Шрифт:
ГЕНКИНА. Когда проходили выборы, я так нервничала! Случилась досадная задержка, и мы здесь просто извелись! Я лично беспокоилась, что придут к власти националисты!
ЛЯМКИН. А газеты опа-опа-опа-опаздывали!
ГЕНКИНА. Представляете мое состояние! Газеты все нет и нет! Я места себе не находила! Ждали информации целых три дня!
ЛЯМКИН. В такой момент! Такая ха-ха-ха-халатность!
ГЕНКИНА. И все потому, что покойники отправлялись не к нам, а в рай. Один за другим, подумать только! И все в рай! Поразительное невезенье!
ВЕРЗИЛОВ. Воображаю вашу досаду! А какую прессу вы получаете?
ГЕНКИНА. Выписываю «Коммерсант» и «Нью-Йоркер». Не могу жить без интеллектуального чтения.
ВЕРЗИЛОВ. Нельзя ли… эээ… взглянуть на сегодняшний номер? Полагаю, обо мне должна появиться статья.
ГЕНКИНА. Сегодняшнюю прессу доставят послезавтра. Некоторые неудобства, знаете ли.
ВЕРЗИЛОВ. Что ж, потерпим…
КОБЫЛЯЦКАЯ. Между прочим, некролог о вас я написала… Успела вчера передать с оказией… Откачали одного пианиста… Уж извините, там несколько резко сказано… не знала, что вы такой симпатичный человек… вспомнила, как миллиард из бюджета украли…
ВЕРЗИЛОВ. Мне лично копейки достались… Но как вы все здесь успеваете?
КОБЫЛЯЦКАЯ. А как мы жили в период холодной войны? Как мы передавали информацию за железный занавес в свободный мир? Журналистская хватка…
ГЕНКИНА. Мы остаемся неравнодушными людьми! Я всегда говорю мужу: твоя жена будет добиваться своего и на том свете, и на этом!
ВЕРЗИЛОВ. А как вас сюда занесло, госпожа Генкина?
ЛЯМКИН. Госпожу Генкину погубила ее ду-ду-ду-ду…
ХОЛОДЕЦ. Дурь всех губит. Я тоже сглупил. Надо было первому Гарика мочить. И шансы были конкретные! Гулял у него на дне рождения… Почему, почему я его не зарезал? Пустил бы на холодец…
ЛЯМКИН. … ду-ду-ду-ду-душевность!
ХОЛОДЕЦ. Теперь отдуваюсь за свою душевность!
ГЕНКИНА. Приехала навестить матушку, бедняжка прикована к постели… Отложила дела, мы не пошли с детьми на благотворительный бал «Танцы на льду для голодающих Африки»… Пропустила все… Прилетела…
ВЕРЗИЛОВ. Это делает вам честь.
ГЕНКИНА. Чудовищный аэропорт… Ужасающая грязь… Антисанитарные условия… Не знаю, как я это вынесла!
КОБЫЛЯЦКАЯ. Дорогая, тебе помогала любовь!
ГЕНКИНА. Не буду описывать московскую больницу… Я просидела возле постели матушки два часа… духота и вонь… Пенсионеры лежат на грязных матрацах…
ЛЯМКИН. Надо пи-пи-пи-писать в газеты!
ВЕРЗИЛОВ. Это Прохор Семеныч по пенсионным фондам спец… Ему пишите…
ГЕНКИНА. И, вообразите, после всего пережитого, с головокружением, попадаю на улицу…
ВЕРЗИЛОВ. Автобус задавил?
ГЕНКИНА. Доезжаю до Метрополя… пью кофе… отвратительный сервис, гадкий буфет… и вдруг вижу — по коридору идет знаменитый Джон Малкович! Великий актер! Мне захотелось поговорить с человеком из свободного мира, я буквально побежала за ним! Он входит в
КОБЫЛЯЦКАЯ. Госпожу Генкину прищемило дверьми лифта.
ГЕНКИНА. Я успела просунуть в кабину голову и сказать «Хау ду ю ду?»… И он мне улыбнулся… Никогда не забуду эту улыбку… Страшный удар… Перебиты шейные позвонки!
ВЕРЗИЛОВ. Воображаю, что вы испытали…
ГЕНКИНА. Но мы не сдаемся! Делаем то же самое, что и на том свете. Следим за политикой. Обсуждаем события. В конце концов выяснилось, что и здесь у нас есть интересные общественные обязанности… Правда?
КОБЫЛЯЦКАЯ. Мы ведем активную жизнь. Даже устаем…
ГЕНКИНА. Тяжелее всех приходится Лямкину…
ВЕРЗИЛОВ. Почему?
ГЕНКИНА. Из-за ежедневных споров со Сталиным. Лямкин убежденный антисталинист, ему невыносимо сидеть рядом с тираном, а Иосиф Виссарионович сознательно доводит несчастного Лямкина до нервного истощения.
ВЕРЗИЛОВ. Не понял.
ГЕНКИНА. Я человек откровенный, я несколько раз прямо говорила Иосифу Виссарионовичу, чтобы он прекратил травлю Лямкина… Русской интеллигенции достается и на том и на этом свете! Варвара Кобыляцкая — свидетель. Вы помните, как я вчера сказала Иосифу Виссарионовичу: вы не должны так резко говорить с Лямкиным! Лямкин — это совесть России!
ВЕРЗИЛОВ. Какому Иосифу Виссарионовичу?
КОБЫЛЯЦКАЯ. Иосифу Виссарионовичу Сталину. Он член нашего маленького кружка.
ХОЛОДЕЦ. Кстати, нормальный мужик.
ЛЯМКИН. Я настаиваю на том, что он — па-па-па-па-па-па…
ХОЛОДЕЦ. Да, можно сказать, папа. Отец народов, да.
ЛЯМКИН. … па-па-па-лач!
ХОЛОДЕЦ. Ну, палач. Ну, допустим. И что такого?
ЛЯМКИН. Ти-ти-ти-ти-ран!
ХОЛОДЕЦ. Ну и что?
ВЕРЗИЛОВ. Позвольте, что вы такое говорите? Как это — Сталин — член нашего общества? Как это понимать?
КОБЫЛЯЦКАЯ. Нас здесь всего шестеро, и шестым членом кружка является Иосиф Виссарионович.
ВЕРЗИЛОВ. Среди нас? Сталин? Настоящий Сталин? Это невозможно.
ГЕНКИНА. Господин Генкин сначала тоже не поверил, когда я ему написала.
ХОЛОДЕЦ. Тут, знаете, твоего мнения не спрашивают — кого хотят, того и селят.
ВЕРЗИЛОВ. Надо заявить протест! Уголовник — пусть! Проститутка — пусть! Но Сталин! Вы в своем уме?
ГЕНКИНА. Господин Генкин считает, что вещи следует принимать такими, какими они являются.
ВЕРЗИЛОВ. Но это меня компрометирует! Я человек демократических убеждений! Лидер партии «Справедливость»! И не могу находиться в одной комнате с тираном! Нет! На каком основании?!
ХОЛОДЕЦ. Он покойник, и вы покойник. Вот вам и основания.
КОБЫЛЯЦКАЯ. Тут все-таки ад. Вот и Сталин тоже сюда попал.
ВЕРЗИЛОВ. Как это — он тоже сюда попал?… Это я — тоже сюда попал… Временно, конечно… Сталину как раз самое место в аду!
КОБЫЛЯЦКАЯ. Ну вот, он в аду и находится.
ВЕРЗИЛОВ. А я при чем?