Медноголовый
Шрифт:
— Капитан! — окликнул Старбака капрал из взвода Хаттона.
Его звали Питер Вагонер, и его брат-близнец тоже служил капралом в роте «К». Питер Вагонер, медлительный, рослый, отличался чрезвычайной набожностью и фанатичной верой.
— Вы остаётесь или уходите, капитан? — спросил он.
— Ухожу. Во-он туда. — Старбак, сделав вид, что не уловил истинного смысла вопроса, указал на деревья за лугом.
— Вы же поняли, о чём я. — мягко укорил капрал.
Рота тоже поняла и навострила уши, напряжённо ожидая ответа капитана. То, что Натан Эванс предложил ему должность в штабе, являлось секретом Полишинеля, и солдаты боялись, что честолюбивый молодой янки ухватится за такое многообещающее в карьерном плане назначение руками и ногами.
— Ты продолжаешь верить в то, что человек, пьющий виски, попадёт в ад, Питер? — полюбопытствовал у капрала Старбак.
— Но ведь это так, разве нет? Разве не сказано в Писании, мистер Старбак: «…Испытаете наказание за грех ваш, которое постигнет вас».
— И я решил, Питер, не уходить из роты, пока ты и твой брат со мной не выпьете на прощанье. — ухмыльнулся Старбак.
На миг повисла тишина, затем до бойцов дошло, что означают слова капитана и радостно загомонили.
— Тише вы! — прикрикнул на роту Труслоу.
Старбак вновь вперился в лес на вражеской стороне луга. Для капитана не было секретом то, что в роте он пользуется любовью и уважением солдат. Причин этой любви он не понимал, но очень ею дорожил, так дорожил, что скорее согласился бы уйти в отставку, нежели предать эту трогательную привязанность солдат. Когда он пришёл в роту капитаном, люди приняли его, потому что принял Томас Труслоу, но с тех пор у них было время открыть для себя в командире-янки такие качества, как незаурядный ум, неукротимость и воинственность. Он не сюсюкал с солдатами, как некоторые другие офицеры, и не подлаживался под подчинённых. Ледяную замкнутость капитана рота «К» относила на счёт его северного происхождения. Всем было известно, что янки — холодные рыбы с причудами, и бостонцы из них самые холодные и самые блажные. Но рота также видела, что их холодный капитан готов костьми лечь за каждого из своих людей и пойти против кого угодно — Линкольна, Дэвиса, Вельзевула, лишь бы вытащить своего бойца из неприятностей. Ходили слухи, что прошлое у капитана не столь кристально, сколь пристало бы молодому человеку его круга, но эти слухи парадоксальным образом также играли ему на руку. Рота рассуждала так: раз мошенник, — значит, счастливчик; а удачливость командира ценилась на войне гораздо выше таких пустяков, как честность и незамаранность.
— Вы на самом деле остаётесь, сэр? — уточнил Роберт Деккер.
— На самом деле, Роберт. Давай, готовься.
— Да я готов. — смущённо улыбнулся Деккер.
В роте он был самым младшим. Из пятидесяти семи бойцов почти все родились и выросли в округе Фальконер. Их учил Таддеус Бёрд, а лечил доктор Дэнсон; хлеб духовный им давал преподобный Мосс, а хлеб насущный (за редким исключением) — Вашингтон Фальконер. Несколько человек в роте разменяли пятый десяток, чуть больше было двадцати- и тридцатилетних, но костяк части составляли восемнадцатилетние, семнадцатилетние и шестнадцатилетние юнцы. Всех их связывали тесные узы давнего родства, дружбы или вражды. Приходясь друг другу братьями, кузенами, шуринами, они знали всю подноготную семей своих товарищей, знали их сестёр, матерей, собак, их надежды и слабости. Чужаку рота представлялась компанией свирепой и неопрятной, как свора длинношёрстных псов после гонки за лисой в дождливый день, но Старбак чужаком в роте больше не был. Он знал, чего стоит каждый из них. Некоторые, подобно юным близнецам Вагонерам, отличались крайней богобоязненностью, вечерами проповедуя у костров слово Божье и горячо молясь о спасении души их капитана. На других, продувных бестиях вроде Эдварда Ханта или Абрама Стэтхэма, пробы негде было ставить. Имелись в роте честные простецы-работяги, как пришедший из долины Блю-Ридж вместе с Труслоу Роберт Деккер, хватало и лентяев вроде двойняшек Коббов.
— Тебе приказано усилить роту Мерфи. — промямлил в спину Старбаку лейтенант Мокси, у которого никак не укладывалось в голове тот факт, что северянин отказывается исполнять распоряжение начальства.
Старбак резко повернулся к нему:
— Кончай блеять, Мокс, иди и передай мои слова майору. Ради Бога, Мокси, взялся разносить сообщения — так иди и разноси. Ну!
Когда Мокси, наконец, убрался, Старбак посмотрел на Фальконера-младшего:
— Могу я попросить тебя поехать к Бёрду и объяснить, что мы тут затеяли? Не доверяю я Мокси.
Адам медленно кивнул и пришпорил коня, а Старбак обратился к роте, растолковывая суть его задумки. Им требовалось беглым шагом пересечь прогалину, на той стороне развернуться в линию, перпендикулярную боевым порядкам янки и гнать их к дальнему флангу.
— Не стреляйте без необходимости. — остерёг капитан, — Дайте им услышать ваш боевой клич и увидеть блеск ваших штыков. Побегут, как миленькие, обещаю!
Он не сомневался в том, что неожиданное появление толпы воющих, как демоны, южан со штыками наголо оттуда, откуда их не ждут, посеет панику в рядах федералов. Солдаты Старбака растягивали губы в немного нервных ухмылках. Джозеф Мей, тот, что во время подъёма сюда молил Господа уберечь его, неуверенно щупал втулку насаженного на дуло штыка. Старбак обратил внимание, что юноша подслеповато щурится:
— Где твои очки, Джо?
— Нету, капитан. — шмыгнул тот носом, — Разбились.
— Эй, если кто-то заметит убитого янки в очках, потрудитесь прихватить их для Джозефа! — повысив голос, распорядился Старбак и примкнул штык к собственной винтовке.
Усилиями Вашингтона Фальконера перед Манассасом офицеры Легиона были вооружены саблями, но битва показала, что нет для вражеских стрелков более лакомой цели, чем размахивающий заточенной железкой болван в сверкающем от канители мундире. Поэтому те из офицеров части, кому посчастливилось пережить сражение, вскоре избавились от элегантных, но бесполезных в бою клинков, сменив их на более практичные винтовки, и вдобавок безжалостно ободрали золотое шитьё с рукавов и воротов. Кроме винтовки у Старбака из оружия имелся добытый под Манассасом пятизарядный английский револьвер, отделанный слоновой костью, но капитан сейчас больше полагался не на изящное творение оружейников Альбиона, а на «миссисипское» ружьё с его длинным, кривым, как ятаган, штыком.
— Готовы? — громко осведомился Старбак.
— Готовы! — ответили солдаты, желая, чтобы всё поскорее началось и закончилось.
— Ни звука, пока не окажемся на той стороне. — предупредил Старбак, — Незачем извещать о себе янки раньше срока. Движемся быстро и тихо!
Он огляделся. На лицах его людей были написаны смятение и азарт. Томас Труслоу, поймав взгляд командира, едва заметно кивнул, словно говоря: не дрейфь, капитан, всё правильно решил.
— За мной! — выдохнул Старбак, швыряя себя вперёд, на зелёную прогалину, залитую золотом солнечных лучей, перламутрово подсвечивающих дым, что, расслаиваясь, лёгкими паутинками тянулся меж стволов деревьев.
Это был чудесный осенний вечер. Старбака вдруг охватил страх, страх умереть в этих ласковых лучах, и юноша ускорил бег, ежесекундно ожидая удара картечи из пушки или подобного пинку мула толчка ружейной пули. Обошлось. Никто из северян так и не выстрелил по роте, и она благополучно перемахнула луг, влетев в подлесок на вражеской стороне. Впереди за деревьями виднелась сверкающая лента реки, что, изгибаясь, уходила от обрывистого берега, а дальше, за меандром, лежали зелёные, разлинованные вечерними тенями поля Мэриленда, при виде которых капитан испытал мимолётный укол грусти. Старбак скомандовал бойцам сворачивать вправо, разворачиваясь в линию, и даже крутанул левой рукой в воздухе для ясности.
Приказывать солдатам, впрочем, не требовалось. Они и так уже устремились к врагу, правда, не цепью, как желал бы того их капитан, а маленькими сплочёнными группами, боевой настрой которых искупал любые огрехи построения. Старбак бежал вместе с ними, не замечая, что воет во всё горло, как облёкшийся плотью баньши. Слева от командира рысил Томас Труслоу, сжимая охотничий нож с почти полуметровым лезвием. В начале войны многие из легионеров вооружились ими, но тесаки были штуками увесистыми и в бою неудобными, так что к настоящему моменту охотничьи ножи сохранили только редкие упрямцы вроде Труслоу. Единственный из роты сейчас, он бежал молчком, полагая, вероятно, драку слишком серьёзным делом для воплей.