Медсестра
Шрифт:
— Что вы, я не могу принять такой подарок... — пролепетала она.
— От рождественских даров не отказываются, это грех! — шепнул он ей на ухо по-русски, причем фразу выговорил так чисто, без всякого акцента, что у Алены от изумления округлились глаза.
— Так вы говорите по-русски...
— На одиннадцати языках, сударыня, если вам вдруг понадобится!— улыбнулся он.
Она вспомнила, что Виктор бывший разведчик, потому и знает много языков, чему тут удивляться? И наверняка не раз бывал и в России.
«Боже, я влюбилась
— У вас кровь на щеке, пойдемте, я прижгу, иначе можете занести инфекцию, — прошептала она ему.
— Это я спешил, брился, люблю опасные бритвы и сам процесс бритья, но иногда задумаешься и...
Она прижгла ранку, ощущая тонкий аромат лосьона, исходившего от Виктора.
–
— Не больно?
— Нет. — Он взглянул на нее, и Алена смутилась.
— Все, ранка затянулась, но впредь будьте осторожнее.
— Вы замечательная сестра милосердия, ведь так раньше в России называли медсестер.
— Да, я замечательная сестра милосердия, — пламенея, выговорила Алена.
Сын Мишеля Филипп приехал в полдень. Холодно кивнул, когда мсье Лакомб представил ему Алену. В золотистом кашемировом пиджаке, в черной водолазке, с черными кудрями, остроносый, с тонкими, язвительными губами, с золотой печаткой на безымянном пальце, он с ледяной вежливостью оглядел праздничный зал, где стояла елка, объявив, что
Даниэль собиралась его сопровождать, но неожиданно разболелась, и пришлось ее оставить в Париже.
Мишель еще утром подарил Алене короткую шубку из чернобурки. Она так искрилась, так была хороша, что сиделка онемела. Когда хозяин успел заказать шубу, когда ее привезли, как он угадал размер — все оставалось загадкой, потому что Алена проводила с ним всё дни и часы. Мсье Лакомб сразу же объявил, что отказа не примет. Да и она не могла отказаться от подарка, такой шикарной вещи у нее никогда не было.
— Мой подарок тебя ни к чему не обязывает, — заметив ее восторг, просиял он. — Мне приятно доставлять тебе радость. Поверь, одного этого достаточно, чтобы самому испытать счастье!
Алена с изумлением взглянула на него.
— Никогда не видела людей, которые бы радовались лишь потому, что хорошо другим! — воскликнула она.
—В России таких нет?
— Есть, но мало.
Мишель удивился:
— Мне казалось, это самая обыкновенная человеческая черта.. .
— Но это же противоестественно! — возразила Алена.
— Почему?
— Чужому счастью и успехам не радуются, а завидуют, при этом чувствуют себя ущемленными, ну обойденными, что ли. Другое дело, когда родственник или любимый человек. — Алена смутилась.
Мишель вытащил из ящика стола коробку, перевязанную яркой лентой.
— А это кадо пур Колетт...
Хозяин, чтобы Алена побыстрее усваивала французский, иногда разговаривал с ней на странной смеси двух языков.
— Что за подарок?
— Электрик кофейник, она далеко мечтает. — Мсье Лакомб ласково улыбнулся. — Надо же вам помириться.
Алена кивнула, соглашаясь на мировую со стряпухой.
— Только подари от себя, — ласково напомнил мсье Лакомб. — Мой кадо Колетт я уже сделал.
Aлена тотчас отнесла подарок поварихе: Та обрадовалась, кофеварка стоила дорого, а получить такой презент от русской сиделки, с которой они не разговаривали уже несколько месяцев, было вдвойне приятно.
Стряпуха всплеснула руками, затараторила, обнажая большие желтые зубы, Алена уже кое-что понимала: та жаловалась, что у нее нет с собой подарка сиделке, но дома она что-нибудь поищет и завтра принесет.
Ужин начался ровно в девять вечера. Колетт сама внесла в столовую поджаристую утку с яблоками, поставила ее в центр стола, пожелала семейству Лакомб наступления счастливого Рождества и удалилась.
Филипп привез подарки всем, кроме Алены. Даже Колетт удостоилась от него поцелуя и разноцветных побрякушек, но сиделку он обошел вниманием. Лакомба-старшего это задело. Алена видела, как Мишель напрягся, еле заметная улыбка оставалась на неподвижных губах..
В углу высилась нарядная елка, которую сегодня с раннего утра старательно украшали вдвоем Мишель и Алена. На пушистых ветках мигали разноцветные лампочки. На столе в старинных канделябрах горели
свечи, пахло воском, апельсинами и шоколадом. Люстру, висевшую над столом, решили не зажигать, а чтобы не было сумрачно, горели восемь настенных светильников, декорированных по предложению Алены китайскими фонариками, на окнах красовались снежинки, вырезанные ею же, крутились зеркальные шары, бросая отблески на стены и придавая праздничному убранству зала особую таинственность.
Мсье Лакомб сел во главе стола, Алена по правую руку, Филипп слева, напротив нее, и чуть подальше от Лакомба-младшего Виктор Рене. Лишь место Даниэль пустовало, но прибор не убирали: дурная примета.
Первый тост выпили за наступающее Рождество, второй — за здоровье хозяина, третьим помянули его отца и мать, погибших именно в этот день много лет назад. Праздничный ужин покатился легко, утка оказалась вкусной, а соусы нежными, вино терпким и ароматным. Виктор пересыпал свою речь то русскими, то французскими словечками, но вскоре все перешли на русский, который, к удивлению Алены, знал и Филипп, рассказавший несколько новых московских анекдотов.
— Я хочу выпить за самую очаровательную даму нашего стола, за мадемуазель Алин, которая, появившись не так давно в «Гранд этуаль», стала ее полноправным членом, что доставляет мне огромную радость! — волнуясь, неожиданно заговорил Мишель, и на лице Филиппа мелькнула кислая гримаса, он ожидал, что следующий тост будет за него, но отец нарушил традицию: — За тебя, Алин!
Все чокнулись с дамой. Алена не понимала одного: за что ее ненавидит Филипп, ведь они виделись в первый раз. Возможно, Колетт успела наболтать всяких сплетен.