Медсестра
Шрифт:
Кузовлев допил горький кофе, решив не развивать далее опасное направление их нелепого разговора. Иногда на Алену нападало странное упрямство и она могла упорно доказывать самые абсурдные вещи.
Заступая на каждое ночное дежурство с Аленой, Станислав Сергеевич рисовал в своем воображении совсем другие сцены. Ему грезилось, будто в разгар ночи их руки невольно касаются друг друга, пальцы переплетаются, а тела сближаются — и вот уже совсем рядом ее красивое лицо, полные розовые губы и большие зеленые глаза; Медсестра была так обворожительна, что хирург влюбился на второй день их совместной работы решительно и бесповоротно, готовый жить здесь, рядом с ней до самой смерти, и возвращаться в Москву не торопился. Он знал, что ликом не уродился в Армандо,
к нему, оценит его ум, душевные качества, и в ней обязательно вспыхнет к нему тот самый женский интерес, который обычно заканчивается свадьбой. Он все рассчитал и не торопился с сердечным объяснением, завлекая медсестру пока другим — своими знаниями. Терпеливо рассказывал ей про язву кишечника, двенадцатиперстной кишки, про гепатит и геморрой, рак молочной железы, и она не только слушала,но и восхищенно восклицала: «Ой, а нам этого в училище не говорили! Как интересно!» Глаза ее загорались, щеки розовели, она смотрела на него восторженно, почти влюбленно, и у Станислава Сергеевича кружилась голова от первых побед.
Кузовлева покоряла даже Аленина наивность. И сейчас он в душе умилился ее рассуждениям о шпионах и слепой вере в непогрешимость своего президента.
«Это еще не самое страшное человеческое заблуждение», — вздохнул про себя хирург!
— Так вь| согласны, Станислав Сергеевич, что мы в Чечне воюем против злостного сепаратизма?
– не выдержав, нарушила молчание Алена.
— Да, согласен, — улыбнувшись, кивнул Кузовлев.
3
Алена подробно рассказала Мишелю о встрече с Грабовым и о спорах с Кузовлевым. Мсье Лакомб неожиданно поддержал точку зрения хирурга, заявив, что он даже опубликовал статью в «Монд» в поддержку свободолюбивого чеченского народа и, несмотря на разгул терроризма во всем мире, считает русско-чеченскую войну несправедливой по отношению к горскому народу.
Алена пожала плечами. Она уже и не знала, на чьей она теперь стороне.
Заканчивался октябрь, зачастили дожди, но они гуляли в любую погоду. Сначала направились в сад по дорожкам, выложенным белым и красным камнем. Мсье Лакомб увлеченно рассказывал о вечнозеленых кустарниках олеандра, посаженных еще отцом, потом о китайской бегонии, дальневосточном лимоннике и других растениях.
— Деревья выживать, когда чувствуют любовь, — негромко заметил мсье Мишель.
Раньше на прогулках они почти не разговаривали. Алена неторопливо толкала коляску, из сада они выезжали на луговую дорожку, которая вела к речке Роне, заросшей по берегам густым ивняком. Мсье Лакомб любил посидеть на обрывистом склоне, глядя на быстрое течение мутной воды, игривый всплеск рыбешек и на туман, уползающий на поля. Но в тот день из-за резкого ветра они вернулись домой на полчаса раньше.
Колетт сама встретила их в прихожей, доложив, что обед готов и можно его подавать. Мсье Лакомб, увидев повариху, приказал поставить еще прибор — обедать он будет не один.
— У мсье гости? — уточнила Колетт.
— Нет. — Хозяин чуть смутился. — Отныне я всегда буду завтракать и обедать с мадемуазель Алин.
Алена мгновенно поняла, что речь идет о ней, и вспыхнула, словно сама напросилась.
— Да, вот еще: захватите-ка нам, мадам Колетт, бутылочку бордо десятилетней давности, — добавил Мишель.
Стряпуха вытаращила глаза, с трудом веря услышанному. Алена вкатила коляску в ванную комнату, протерла мокрой тряпкой колеса, сполоснула руки и
хотела выйти, чтобы хозяин мог умыться, но Лакомб ее остановил.
— Я хочу, Алин, чтоб мы и обедали теперь вместе, — объявил он.
Она застыла, не зная, то ли радоваться ей, то ли огорчаться.
— Это не понравится вашим домашним, — робко возразила Алена. „
— Моим домашним? Но их нет. Колетт же — кухарка. Завтра я возьму другую. —Он смутился и добавил: — Если вы, Алин, этого захотите. Кстати, мне сообщили, что ваш перевод тетушка Глафира получила, все в порядке, можете не волноваться!
«Дорогие тетя Глаша и Катюшка!
Рада была узнать, что деньги мои вы снова получили и что у вас все в порядке! У меня тоже все хорошо, понемногу учу французский язык, со мной занимается сам хозяин, мы с ним подружились и живем, как говорится, душа в душу, не ссоримся, а наоборот даже. Мсье Мишель, что по-нашему Михаил, Миша, человек очень умный и пишет книги. Для взрослых. Две из них уже опубликованы, третью он пишет сейчас, и её тоже издадут. Я многое узнаю из того, о чем раньше не догадывалась. Думала, что будет страшно — все-таки чужие люди, но сейчас с каждым днем все интереснее. Вот только о вас вспоминаю. Катька всю грязь в рот тащит, руки не моет, а с антисанитарией надо бороться. Яблоки мыть горячей водой, босиком по полу не бегать, холодное молоко не глотать!
Проснусь порой часа в три ночи, вспомню вас: как вы там? — и сердце так защемит, что спасу нет, хоть бросай все, садись в самолет и лети обратно! Иной раз и хочется все бросить, плюнуть на все деньги и, не чуя ног, мчаться к вам! Всего-то три часа лета! Но утром увижу мсье Лакомба, позавтракаем мы с ним -
вместе, поговорим, он успокоит меня — и все полегче. Тут он к Новому году собрал в подарок для Катюшки -много-много разных книжек, кукол, игр, часы даже и другие подарки, каких у меня в детстве отродясь не было. Завтра эту посылку срочной доставкой отправят, и она через три дня будет у вас, раньше письма дойдет. А ты, тетя Глаша, скажи Катюшке, что все это от дяди Миши или дяди Мишеля, у кого я работаю, пусть дочь знает, какой он добрый и хороший человек. Люди тут вообще добрее, не бросаются как звери друг на друга, а при встрече улыбнутся, скажут несколько приветливых слов, а если требуется помощь, то помогут и взамен ничего не попросят. Такие уж они, эти французы, я сама раньше о них ничего не знала. Зато живут каждый сам по себе, в гости друг к дружке ходят редко, ждут, когда позовут. Лицами на нас похожи, мы даже посимпатичнее в женской половине будем, мужчины же у них, наоборот, поприятнее, хоть в плечах поуже. Глазами не щелкают, а смотрят вежливо и робко. Пишу на ночь, обо всем не расскажешь. Передайте всем привет, особенно Варьке, я ей, стерве, отписала, она в ответ ни строчки, шалава мытищинская, ну да Бог ей судья! Целую вас всех крепко, ваша Алена».
Она дописала письмо, легла, надеясь побыстрее заснуть, но сон точно корова языком слизала. Разговор с дочерью, даже такой, через письмо,
разбередил душу, да и рассказ о первой встрече с Грабовым, вытребованный хозяином, неожиданно взволновал ее, потому что с той роковой ночи все и началось.
Танцы в заонежском Доме культуры проходили под духовой оркестр. Его руководитель, Валентин Никодимович Серов, никаких академий не кончал,
зато сам виртуозно играл на трубе, знал ноты и сумел
сколотить неплохой коллектив, с которым рыбаки встречали все праздники и провожали в последний путь ветеранов.
Валентину. Никодимовичу было за пятьдесят. Точный возраст он и сам не знал, так как несколько раз терял паспорт и последний раз важный документ ему выписывали с его слов. А поскольку страсть к горьким настойкам стала со временем частью его незаурядной творческой натуры, то память как-то сама собой ослабела, и Серов, как любая артистическая личность, заимел свои принципы, которые не уставал всем декламировать. К примеру, он считал, что в борьбе с алкоголем формируются лучшие качества человеческой личности, такие, как стойкость, дружба, терпение, умение без ропота переносить невзгоды, коллективизм и взаимовыручка. Никодимыч, как его звали в Заонежье, на дух не переносил две вещи: географию и точные даты. Спроси его, где находится Сингапур, он наморщит лоб и спросит: «Это за озером, что ли?» У него весь остальной мир находился за озером.