Медсестра
Шрифт:
Когда ее пригласили в фирму для подписания контракта Алена поначалу не поверила, но показали
письмо, подписанное Мишелем Лакомбом, ему и требовалась сиделка, где говорилось, что он остановил свой выбор на мадемуазель Алин Нежновой и просит ее прибыть как можно раньше.
— Мы сами тут в большом недоумении, — усмехнулся менеджер Шурик, так нагло ее разглядывавший, что ей захотелось влепить ему по роже.
Но она сдержалась. Лишь получив на руки контракт, билеты, подъемные, небольшую сумму во франках, указания, кто ее будет встречать
— Козел ты, Шурик, а рожа твоя кирпича просит, — шепнула она ему, уходя.
Стефан каждое утро оставлял на крыльце две литровые бутылки — одну со сливками, другую с молоком, которые забирала Алена. Она готовила завтрак для хозяина, мсье Мишель всегда пил кофе только со сливками, а по вторникам, четвергам и воскресеньям ел поджаристые кукурузные хлопья с теплым кипяченым молоком. Поначалу Алена только на вкус отличала, где молоко, а где сливки, последние напоминали жидкую сметану, но уже через две неделй научилась различать бутылки на глаз: молоко всегда имело желтоватый оттенок.
— Bon matin, mademoiselle Aline! — послышался радостный голос Виктора Рене.
Их сосед остановился, удерживая на поводке двух норовистых коричнево-белых пятнистых биглей с обвислыми до земли ушами, и почтительно приподнял шляпу. Высокий, подтянутый, с крупными чертами лица, неизменно доброй улыбкой и мудрыми грустными глазами, он чем-то походил на тех загадочных
писателей, которые смотрели на Алену с портретов, висевших в школе, и со страниц книг. Она была им очарована, словно школьница, сама не понимая почему — неужели влюбилась?' — и, выскакивая На крыльцо, глазела по сторонам, боясь, что он уже ушел. Но он неизменно в этот миг появлялся у ворот и помахивал ей рукой.
Воan matin; monsieur Victor! приветствовала она его.
Это бьли странные свидания по утрам, которые длились не больше полутора минут, а то и секунд сорок. Они, улыбаясь, жадно впивались друг в друга взглядами, после чего Виктор начинал кричать по-французски: «Холодно! Идите в дом! Простудитесь!» — потому что Алена выскакивала в легком халатике на осеннее крыльцо. Правда, осень здесь — это плюс семь — десять, что для северянки Алены равносильно лету.
Виктор Рене жил уединенно, его вилла, стоявшая рядом, была чуть скромнее «Гранд этуаль», со старым садом, за которым никто не ухаживал. Изредка он нанимал Анри, и тот в свой выходной чистил ему дорожки, подрезал вишни и виноградники, подсыпал на зиму перегной, подравнивал кустарник.
Когда-то родители Мишеля и Виктора дружили, потому и купили дома по соседству, выбрав небольшой поселок Овер, расположенный между Лионом и Греноблем. Сыновьям эта страстная дружба не передалась, хотя оба с симпатией относились друг к другу, а в последнее время даже вместе справляли праздники. Это случилось после того, как Виктор, выйдя в отставку ..(«Он работал в разведке», — шепотом сообщил ей Мишель), неожиданно развелся с женой, уехал из Парижа, чтобы постоянно жить в Овере. Но Лакомб до сих пор не зйал, что у Рене стряслось с женой и почему тот, как бирюк, заперся в деревенском доме. Таких вопросов они друг другу не задавали и сами с откровенностями не лезли. Могли часами сидеть в гостиной у камина, слушать любимого ими Моцарта, играть в шахматы или в карты, не произнося ни слова.
Раньше она думала, что французы —это нечто вроде цыган. Ветреные, легкомысленные, гоняются за юбками да ищут утех, могут давать любые обещания, но никогда их не выполнять, а потому решила держаться строго. Мишель же Лакомб оказался трепетньм, застенчивым, почти "с девичьим обликом — подружка, да и только. И Алена прониклась к нему сочувствием. Виктор же повергал ее в трепет, лицо ее вспыхивало, и странный пожар занимался в душе ,да такой, хоть в прорубь кидайся, чтоб погасить.
— Он всегда заверял мне, что станет старый холостяк, — ощущая ее тайный интерес к своему соседу, словно пытаясь оттолкнуть от него, сообщил Лакомб. Когда он волновался, то путал падежи, окончания и забывал нужные слова.
— А почему они разошлись? — спросила Алена.
— О таких вещах не спросить, — вздохнул Мишель.
— Как это?- удивилась Алена. — Человек развелся -и не узнать почему?!
Мсье Мишель улыбнулся, пожал плечами. Ему исполнилось пятьдесят два года. Он выглядел молодо, свежо, а очки в тонкой золотистой оправе придавали ему вид молодого, обаятельного профессора. Но когда он снимал их, сразу же проявлялись темные круги под глазами.
— О таких вещах не спросить, — категорично повторил Мишель.
— У нас наоборот: когда что-то случается, дают людям выговориться, выплакаться, горюют вместе
с ними и тогда беда быстрее проходит, — объяснила Алена.
— Вот как? — удивился Лакомб. — Я не знал о такой традиции.
— Это не традиция. Это сочувствие, сердоболие.
– Как-как?! Сердо...
– Сердоболие, когда разделяют чью-то сердечную боль, тоску! — обрадовавшись, что Мишель этим заинтересовался, подсказала Алена.
— Я не знал этого слова. Сердоболие...— повторил он. — Надо записать!
Осень продолжала еще красить деревья в красножелтые цвета, но утром уже становилось прохладнее. Вилла мсье Лакомба находилась на юге, совсем рядом Марсель и теплое Средиземное море, и все же, выскакивая в тонком халатике на крыльцо, Алена ощущала робкое дыхание наступающей зимы. Рене, выгуливая собак, надевал теплую куртку, плотные брюки и шерстяное кашне, ужасаясь тому, что русская сиделка выпрыгивает за молоком столь легко одетая, и сразу же начинал размахивать руками, требуя, чтобы она шла в дом. Алена же только смеялась в ответ и не торопилась уходить.
Обедать Мишель спускался на коляске в столовую, где ему накрывала сама повариха, Колетт. Для спуска со второго на первый этаж и обратно сконструировали особое кресло, а хозяин любил передвигаться по своей огромной вилле, где наверное, половину всей площади занимали коридоры и коридорчики -то извилистые, подобно змее, то широкие, почти квадратные, то прямые и длинные. Виллу проектировал знаменитый архитектор, он и напридумывал эти коридоры, считая, что они должны рождать фантазию и вдохновение. Эта вилла радовала Мишеля, он