Медведь
Шрифт:
После вчерашнего дождя обои в углу опять отклеились. Влажные потеки на стене образовывали причудливые силуэты, напоминающие то диковинных животных, то сказочные замки, то забавный шарж на учительницу математики Швабру.
Маргарита посмотрела в окно.
Окошко в их комнате было совсем маленькое. Из-за стареньких штор пробивался лучик солнца – робкий и слабый. Он скользил по серым обоям, по блеклому коврику с изображением трех медведей, по книжной полке над кроватью Глафиры, по полустертым надписям, оставленным прежними воспитанницами, пробегал по линолеуму. А потом на солнце набежало облачко и солнечный зайчик спрятался, оставив девушку в полном одиночестве,
Глафира еще спала. Вчера она вернулась поздно. Забралась, как обычно, через окно, долго ворочалась и все материлась по поводу «этой скотины», которая обращается с девушками как с коровами, которых нужно заклеймить, а сам не может даже вымыть свою машину, и на заднем сиденье сваливает всякое барахло, словно это не машина, а помойка.
Маргарита спустила свои ноги с кровати и прошлепала к окну. Отодвинула штору, выглянула во двор. Небо было ясным, облака растаяли, и солнечные лучи заливали теплом спортивную площадку и сад. Высоко над крышей учебного корпуса, едва видимая в потоках света, кружила птица. Маргарита опять зевнула и стянула с себя сорочку.
По дороге к платяному шкафу она бросила ее на неубранную кровать. Затем открыла дверку и посмотрела на себя в огромное зеркало.
Стройные ноги, загорелые. В полумраке комнаты загар казался еще темнее. А незагорелая грудь была белой, как снег. Маргарита нравилась сама себе. Она покрутилась перед зеркалом, воображая себя то монахиней, то проституткой, а потом рассмеялась и начала одеваться.
Когда оглядываешься на события, круто поменявшие жизнь, память восстанавливает все в мельчайших подробностях. Одно только было странно: все возникающие перед Маргаритой видения были пронизаны тишиной. Конечно же, на самом деле все было не так: под окном на площадке играли в футбол мальчишки, шумели листья зацветающих яблонь, и весенний ветер, врываясь в комнату, играл занавеской.
Но память почему-то стирала все эти звуки и оставляла только тишину. И эта тишина была пронизана величавым спокойствием и уверенностью, ощущением скорой радости, для которой не нужны слова и звуки, которая может обходиться жестами и взглядами, молчанием. В памяти Маргариты тот день и слился с тишиной, со сладостным, неторопливым течением времени, с приближением жаркого лета и с плавным кружением далекой птицы.
А сейчас Маргарите трудно даже представить, что на свете есть тишина. Она присутствует только в памяти. Вокруг всегда столько людей, музыка, встречи… Иногда ей казалось, что тишина больше никогда не вернется, что она осталась позади, в прошлом, на пороге каникул, в том воскресном весеннем дне, совсем в другом мире, с которым все давным-давно покончено.
Тишина умерла. Она отодвинулась за кулисы, ушла с арены, стала чем-то второстепенным, стертой тенью позабытого понятия, видением, миражем. А потом и вспоминать о прошлом стало тягостно.
Но даже если бы Маргарите представилась возможность повернуть вспять время, вернуться назад и снова окунуться во времена своей юности, она наверняка почувствовала бы себя обманутой. Она просто не знала бы, что ей там делать – чужой, усталой, утратившей все иллюзии.
Но Маргарита все равно любила бродить по тропам воспоминаний. Память все приукрашивала, стирала грязь, возвеличивала обманы, наделяла тайным, двойным смыслом самые незначительные детали. И когда сердце начинало биться в груди отчаявшимся узником, когда страх и беспокойство опутывали липкой паутиной, а душа слабела и дрожала от недостатка жизни, радости и тепла, Маргарита вновь окуналась в теплые течения воспоминаний, в то солнечное весеннее утро, когда она увидела парящую в небе над учебным корпусом птицу. И боль отпускала, потому что сердце не может жить без сладкого обмана и утешения – боль и отчаяние превращают его в камень.
– Все это ноль, – объявила Глафира.
Она уже проснулась и теперь полулежала на кровати, закинув руки за голову.
– Что ноль? – поинтересовалась Маргарита.
– Все. Помнишь, Швабра нам вчера рассказывала про ноль? Не все, мол народы, до него додумались. Так вот – вчера я додумалась. Все ноль. Сколько ни шагай из минус бесконечности в плюс бесконечность, все равно окажешься на нуле.
Глафира производила обманчивое впечатление физически хрупкой девушки. Но она была наполнена какой-то могучей внутренней энергией. И этот внутренний жар придавал всем движениям Глафиры неуемность. Она все время двигалась, куда-то спешила, с кем-то встречалась. Рот ее не закрывался ни на минуту. И в ней никогда не утихала непонятная ярость. Маргарите иногда казалось, что в минуты гнева от Глафиры пахнет мускусом, как от рассерженной змеи.
– Тебе опять не повезло с ухажером?
– Свиньи, эти мужики. Сплошные нули. А этот… Даже целоваться не умеет. Накинулся на меня, как будто опаздывал на поезд, то клевался в губы, как попугай, то как разинет рот, будто пришел на прием к стоматологу. Кусается еще… До сих пор болит. – Глафира озабоченно коснулась пальцами нижней губы. – И язык засовывает так глубоко, до самой печени, будто и не язык это, а член… Я чуть не задохнулась.
– А ты надеялась, что это принц, и в его замке стоит четырехспальная кровать, отделанная золотом, и она уже расстелена. Горят свечи, в бокалах искрится вино… Да?
– Дворец!.. – фыркнула Глафира. – Скажешь тоже… Он затащил меня в свою чумазую машину. Боров… И сражался с застежкой лифчика, как с диким зверем. Ну скажи, неужели так трудно мужикам понять, что для того, чтобы расстегнуть лифчик, нужно тянуть крючки не в разные стороны, а наоборот, навстречу друг другу?.. Пришлось самой снять. А этот козел уставился на мою грудь, рот раззявил и говорит: «Ни фига себе сиськи!..» Болван!.. Ноль. Я тебе точно говорю. Полный ноль. Надоело.
– Что тебе надоело?
– Все надоело. И ты тоже.
Глафира отвернулась к коврику и начала обводить пальчиком фигуры трех медведей.
Именно в этот момент все и произошло. Маргарита словно проснулась. Она удивленно огляделась вокруг: серая комната, серые обои, серая жизнь… Что она здесь делает? Что ее здесь удерживает?
А за окном хохотали мальчишки и светило солнце. Маргарита вдруг почувствовала, что и этот хохот, и лазурное небо, и птица, парящая в вышине, – все это она, ранее раздробленная на осколки, рассыпанная по всему миру, а теперь целостность вернулась, а с ней вернулись радость и смысл, и надежда. Словно за спиной выросли крылья. Легкая, нетерпеливая, Маргарита летела ввысь, как та птица, а серая комната, тесное гнездо, осталась далеко внизу.
И Маргарита поняла, что назад она уже не вернется. Ее ждали солнце, ветер, дальние дороги, а, может быть, в конце пути и принц в просторном замке, где уже расстелена четырехспальная золоченая кровать, горят свечи и искрится в бокалах вино.
Она сняла со шкафа дорожную сумку и начала укладывать свои нехитрые пожитки.
– Что это ты делаешь, Маргоша? – Глафира с интересом наблюдала за сборами.
– Уезжаю.
– К кому?
– Не к кому, а куда.
– Хорошо. И куда?