Медведь

Власов Владимир Г.

Стало очень тихо. Еще недавно барак был наполнен шумным дыханием, шорохами, храпом, а теперь наступила тишина. Только поскрипывали сапоги у Корявого, и где-то за окном протяжно выла собака.

А вертолет продолжал поливать скалы свинцом и огнем. Пули щелкали о камни, осыпая Малахова сбитыми ветками и мелкими, острыми, как бритва, осколками. Ответная стрельба духов затихала. И вдруг с вершины склона к вертолету рванулась ракета… Ударила.

Кабина вертолета озарилась светом, вздулась багровым облаком. Воздух прошили горящие

обломки. Но вертолет еще некоторое время летел, перекачиваясь с боку на бок, а потом накренился и тяжело уткнулся в каменную осыпь.

Весь фюзеляж его сплющило в лепешку, и только хвостовая часть осталась целой. Некоторое время она качалась над бушующим пламенем – стабилизирующий винт продолжал по инерции вращаться, а потом с грохотом рухнула.

Воздух задрожал от нестерпимого жара. Все смешалось в один спекшийся огненный ком: обломки вертолета, остатки боеприпасов, искореженный винт и горящие останки пилотов. И вдруг что-то ударило Малахова по голове, и в ту же секунду мир исчез: смолкли все выстрелы и крики. Наступила полная тишина и мрак.

А потом темнота рассеялась и звуки вернулись.

Всю войну он занимался тем, что убивал. Такова была специфика его службы. Работа. Дело. Его научили убивать. Учителями были опытные люди, квалифицированные. Об их профессионализме свидетельствовало то, что они выжили в этой мясорубке. А теперь учили выживать Малахова. И он учился. Он оказался очень способным учеником.

Убийство было его талантом, призванием. Единственным призванием. Смерть не касалась его. Часто она заглядывала в глаза, улыбалась. Она всегда шла рядом, как тень. Иногда отставала, иногда забегала вперед. Она играла с ним в прятки, она забавлялась со своей подружкой Жизнью, потому что они всегда идут рядом, рука об руку – жизнь и смерть. И порой Малахову казалось, что все, что нужно знать о жизни – это смерть.

Смерть. Перед глазами стояла одна жуткая, отчетливая картина: прищуренный глаз, настороженно и внимательно следящий сквозь линзы оптического прицела и огромное, как звездное небо, дуло винтовки. А оттуда, как поезд по туннелю, в пламени выстрела неотвратимо движется смерть.

…Жарко. Ночью в горах холодно, а днем невыносимая жара. И этот труп напротив… Молодой парень, ровесник, наверное. Труп внезапно пошевелился, осел. Видно, разложение размягчило ткани. Малахов почувствовал, как по спине у него стекает холодный пот…

А может, смерть – это совсем и не дуло винтовки? Может, она находится не где-то там, не вовне, не рядом? Может, она находится внутри каждого – раскинула свои плети сквозь каждый орган, каждую клетку и ждет своего часа. А потом выползает наружу и скалит зубы в усмешке…

…На третий день, в полдень, послышались голоса. Малахов лежал неподвижно и слепо смотрел на изорванный в клочья, распухший до неузнаваемости труп парня, которого он убил.

Михаил узнал русскую речь. Скрипя зубами от боли, он поднялся над краем расщелины и позвал на помощь.

Проклятый сон.

Малахов открыл глаза и вытер со лба испарину.

Сколько

времени прошло, а этот сон все возвращается. Крадется, как лесной зверь, день за днем, месяцы, мягко перебирает лапами, а потом падает сверху и запускает в сердце свои острые когти.

Михаил лежал на кровати, прислушиваясь к дыханию Ирины. Конец лета, а за окном опять дождь: капли барабанили по подоконнику монотонно, с размеренностью метронома. Малахов вздохнул. Под дождь хорошо засыпать, но просыпаться под дождь – совсем другое дело…

За окном было еще темно. Рассвет не мог разорвать плотную пелену серых туч. Стрелки на часах показывали половину пятого. Воскресенье и дождь. Жалко. Он обещал Ане поездку в парк на аттракционы. Скорее всего, мероприятие придется отложить.

Сверху, из детской, послышался грохот. Ага, стало быть, юная амазонка уже проснулась. Ну, теперь начнется… Малахов закутался в одеяло и невольно улыбнулся, прислушиваясь к топоту детских ножек.

События не заставили себя долго ждать. Наверху, словно артиллерийский выстрел, хлопнула дверь, а потом раздалась барабанная дробь. Это Анюта съезжала вниз по лестнице в пластиковой ванночке. Глухой удар о стену и рассудительное замечание: «Опять перелет!..»

Ирина заворочалась в постели и постаралась уткнуться поглубже в подушку.

– Который час? – спросила она.

– Половина пятого.

– О, боже!..

Малахов покачал головой. Нет, дорогая… Конечно, понятно, что утренний сон самый сладкий, но с пробуждением Анюты все сны, даже самые сладкие, в ужасе разбегаются. Тебе ли этого не знать.

– Это не ребенок, – сонно пробормотала Ирина. – Это вождь краснокожих…

Топот табуна мустангов по коридору и тишина. Потом осторожный стук, и дверь распахивается настежь. В дверном проеме появляется фигура Анюты: пуговицы на платьице второпях застегнуты через одну, волосы перехвачены красной резинкой на самом затылке, а у уха запуталось маленькое белое перышко из подушки, отчего кажется, будто Анюта вышла на тропу войны.

Глаза смотрят внимательно и строго. Торжественный осмотр продолжается около минуты, а потом Анюта захлопывает ногой дверь, бесцеремонно заходит в комнату и садится на край постели.

– Я так и знала, что ты уже не спишь. Я тоже, вот, проснулась.

– Да. Я заметил.

Малахов приподнял подушку и уселся, облокотившись на спинку кровати. Все. Поспать больше не удастся. Нужно вставать. Какой бы пасмурной ни была погода, но день начался, и, судя по решительному настроению Анюты, похода в парк не избежать.

– Дождь, – рассеянно говорит девочка. – Все такое серое, грустное… Когда я выйду замуж и состарюсь, как вы, то умру таким же вот утром… Я вчера и стихотворение про это написала.

– Если ты выйдешь замуж и будешь просыпаться в такую рань, то муж не даст тебе дожить до старости, – улыбаясь, заметил Михаил. – Не у всех, знаешь, такие железные нервы, как у мамы и у меня.

Анюта пожала плечами. Поэтическая меланхолия уже оставила ее русую головку. Девочка подошла к окну и задумчиво посмотрела на небо.