Медвежатник
Шрифт:
— Конечно, это в некотором роде коммерческая тайна, но ради нашей дальнейшей дружбы я могу вам сказать, что продавать я здесь буду исключительно бриллианты, а также изделия из золота. Смею надеяться, что уже через неделю помещение будет реконструировано и для своей дражайшей супруги вы сможете купить чудесные серьги французской работы.
— О! — как можно натуральнее выразил восторг Домбровский. — Это будет просто превосходно!
Однако мысли его приняли совсем другое направление — если бы он кому и подарил серьги, так это уж не своей старой карге, которая почти за тридцать лет совместной
— Сочту за честь. Я буду первым вашим клиентом.
— А на том месте, где вы стоите, я установлю смотровую витрину. У меня имеются десятка два бриллиантов величиной с грецкий орех. Они станут настоящим украшением моего магазина.
Домбровский отступил немного в сторону, чтобы своей персоной не осквернить столь значительного места, и восхищенно протянул:
— Я просто не нахожу слов!
— Свое дело я намерен со временем расширить и очень надеюсь сделаться поставщиком императорского двора.
— У вас это получится, непременно получится! — восхищенно причитал Домбровский, не переставая думать о второй сотне тысяч. — Местоположение моего магазина действительно хорошее, но рядом стоят точно такие же магазинчики. Все-таки скажите, почему вас заинтересовал именно мой магазин?
Неожиданно молодой человек весело и беззаботно расхохотался:
— Хочу ограбить банк!
Настала очередь смеяться господину Домбровскому. Он был уверен, что это самая великолепная шутка, которую ему удалось услышать за свою жизнь. Пан Домбровский по достоинству оценил остроумие покупателя и даже дважды вытер проступившую слезу. Наконец он отсмеялся и погрозил игриво пальчиком:
— А вы, однако, большой озорник!
Труднее всего было обзавестись точными чертежами. Здание, в котором размещался Национальный банк, некогда принадлежало купцу первой гильдии Мусину, известному всему Поволжью крупному торговцу рыбой. Он был единственным из купцов, кто доставлял семгу к царскому столу. После его смерти трижды менялись хозяева; затем домом владел граф Шереметев, который продал его князю Бутурлину. Тот, разорившись и промотав состояние в карты, продал здание, едва ли не за бесценок, молодой вдове, которая хотела организовать в этом доме конфетную фабрику. А когда вдова к этой затее неожиданно охладела по причине того, что влюбилась в молодого поручика, она продала дом с торгов и уехала с возлюбленным в Париж.
Здание перешло к городу.
Некоторое время дом простаивал, и его оккупировали стаи бродяг, возрадовавшись неожиданному подарку.
Несколько месяцев спустя бродяг выгнали из здания с большой помпой: полицейские выдавливали их с этажей, как пасту из тюбика. А когда смрад выдохся и клопы, что устилали коридоры толстым ковром, перемерли, сюда явилась бригада каменщиков во главе с жизнерадостным усачом архитектором, и здание перестроили под Национальный банк.
Савелий Родионов имел старый план здания, той поры, когда оно принадлежало еще купцу Мусину. Беда заключалась в том, что каждый последующий хозяин здания увеличивал число комнат и наплодил такое неимоверное количество чуланов, что в них мог бы заплутать
Достать чертежи Национального банка не представлялось возможным. Их держали в строжайшем секрете, и охранялись они не хуже, чем Оружейная палата России.
Выход был найден. Елизавета устроилась в Национальный банк обыкновенной уборщицей, и уже через три недели она точно составила план здания, указав, где находится хранилище.
По плану выходило, что хранилище находится как раз над небольшим магазинчиком по продаже обуви. Достаточно будет прорубить потолок, и окажешься в хранилище, а дальше можно будет черпать денежки лопатой. Даже по самым скромным подсчетам, в банке должно находиться около десяти миллионов рублей. Дважды в месяц сюда свозили деньги со всего Замоскворечья, а следовательно, цифру можно будет умножить еще как минимум раз в пять.
Уже на следующий день в газете «Российские ведомости» было объявлено, что обувной магазин, расположенный в цокольном этаже Национального банка, будет переоборудован в ювелирный магазин и уже через неделю москвичи смогут пополнить свои фамильные драгоценности бриллиантами в платиновой оправе. В этот же день к магазину были подвезены инструменты, и в помещении началась работа по переоборудованию магазина. Подвалы банка сотрясались от ударов кирки, в магазин то и дело захаживали мастера, а подсобные рабочие, в старых потертых униформах и с пылью на плечах, выносили кирпичную крошку.
Из управления банка в магазин заявились лишь однажды. Седенький хрупкий старичок с махоньким моноклем в левом глазу, представившись инспектором, попросил документы у хозяина магазина и, убедившись в их подлинности, мгновенно потерял к его персоне всякий интерес и, холодно откланявшись, отбыл восвояси.
Савелий в который раз всматривался в план здания. Ошибки быть не должно. Если начать сверлить потолок у дальней стенки, то через пару часов сверло выйдет точно в центре хранилища. Из чертежей следовало, что именно этот участок потолочных перекрытий наиболее ослаблен и при купце Мусине подвергался значительной реконструкции.
— Вот что, Заноза, — посмотрел Савелий на высокого худого урку, сидящего напротив.
— Слушаю тебя, Савельюшка, — любовно смотрел душегуб на своего воспитанника, которого обожал со страстью престарелого родителя.
Савелий улыбнулся. Он уже давно не тот мальчуган, которого торговки драли за уши лишь за то, что он своевольно открывал чужие чуланы и воровал с лотков яблоки. Но Заноза относился к нему столь же трепетно, как будто бы он по-прежнему вышагивал босым по грязным лужам Хитровки.
— Ровно в четыре часа ты приведешь пролетку. Время во всех отношениях очень удобное, во-первых, в этот час очень хорошо спится, во-вторых, еще темно и в запасе до рассвета у нас остается почти час. Не забудь копыта лошадям обмотать тряпками. В нашем деле лишний шум тоже ни к чему, в банке могут что-нибудь заподозрить.
— Понимаю, Савельюшка, — обиделся Заноза, — не в первый же раз.
— Вот и отлично, — улыбнулся Савелий. — В магазине мы останемся втроем, — продолжал он, — так что ничего не меняется.