Медвежий вал
Шрифт:
— Счастливо вам, товарищ командир! — Мазур отправился в обратный путь.
Глава шестая
Медленно, с оглядкой, как в неприютную избу, входил новый день в боевое охранение. Отпугивая туманный рассвет, предостерегающе тарахтели вражеские пулеметы, и тогда голодно, жадно цивкали пули. В окоп, на головы людей, сыпались щепки и березовая кора, срываемая с кольев. В окопах стояла настороженная тишина. Заболотный, прижавшись плечом к теплому боку Крутова, вздохнул:
— Начало есть, и
— Надо было не затевать! А назвался груздем — молчи, не думай.
— Легко сказать — не думай, а как? Разве мне все равно, убьют сегодня или завтра? Мы считаем, что поведем взвод, а если вдуматься, может, среди них Кулибины, Циолковские...
— Слушай, брось!
— Ну чего ты? Я смерти не боюсь. Просто охота поговорить в такой час...
Вместе с наступлением дня перед Крутовым всплыла вся неприглядность жизни в боевом охранении. На бойцах — густой слой глины. Тяжело обвисали намокшие полы шинелей, из-под касок глядели уставшие, небритые лица, с воспаленными от недосыпания и грязи глазами. Ожидание тревожило всех. Каждому мнился благополучный исход, но кому-то предстояло вытянуть и печальный жребий.
Заболотный поднялся и пошел по окопу предупредить людей, чтобы подготовили оружие и по возможности отдохнули. Вернулся посуровевший, с признаками тревоги на лице.
— Не пора еще? — спросил его Крутов, когда солнце поднялось к зениту, направив теплые лучи и в узкий окоп на продрогших за ночь людей.
— Нет еще. Пусть немцы пообедают, улягутся, тогда и нагрянем. Легче будет до ночи продержаться.
Чем меньше оставалось времени до начала, тем острее переживал эти минуты Крутов. В голову лезли невеселые мысли, и была среди них главная: «Двадцать пять, а еще совсем не довелось жить. Все время на переднем крае, все время трудности и лишения. А может, в этой вечной борьбе и есть главный смысл жизни?»
Дыбачевский ссутулился и прильнул глазами к стереотрубе, стараясь рассмотреть передний край обороны противника. Километра на полтора раскинулась вдоль дороги деревня Конашково с пустующими домами, амбарчиками, сараями. По самой кромке огородов, упиравшихся в болото, разрезая небольшие холмики, тянулась неприятельская траншея. Ржавые мотки колючей проволоки густо оплетали заграждения перед окопами. Чуть правее Конашково — другая деревня — Стасьево с серой церковью, обветшалой и облезлой, окруженной оббитыми и покалеченными голыми деревьями. Галки и воронье носятся над продырявленными куполами, черными хлопьями оседая на макушки деревьев и вновь взвиваясь в небо, когда прокатывается гром орудийного выстрела.
Противник молчит, будто нет живого человека на переднем крае. В глубине его обороны — у Староселья — показалась гуськом идущая пятерка солдат — и это все. Они прошли полем и скрылись в овраге, которых достаточно за рекой Ольша.
— Почему я его не вижу? — нетерпеливо спросил генерал офицера.
— Разрешите, я вам наведу трубу прямо на окоп, в котором они сидят.
— Наводи, — буркнул Дыбачевский и отодвинулся в сторону, давая возможность офицеру подойти к трубе.
— Это и есть охранение? — недоверчиво протянул он, когда увидел наконец то, что так долго отыскивал. — Там нет никого, хотя... Вижу, вижу, голова в каске, еще одна... — Подкручивая винты стереотрубы, чтобы добиться резкости, он продолжал недовольно говорить: — Всегда у него какой-нибудь заскок. Не может без этого жить. Додуматься же, загнать людей под немецкую проволоку... Лишь бы пооригинальничать, а ты отвечай...
Неожиданно из окопа, только что казавшегося пустым, стали выскакивать бойцы. Передний взмахнул рукой — бросил гранату — и все они устремились в неприятельскую траншею.
Дыбачевский обеими руками вцепился в стереотрубу. Бойцы вскакивали в окопы противника.
— Здорово, средь бела дня! — выдохнул он, чрезвычайно заинтересованный тем, что ему довелось увидеть. Не оборачиваясь, протянул руку к телефону: — Чернякова! Ты чего же не предупреждаешь меня, твои воюют, уже захватили окопы у сарая, а ты ни гу-гу?
Телефонная трубка что-то запищала в ответ. Лицо генерала наливалось гневным румянцем.
— Вы мне можете толком доложить, или я за вас должен знать, что творится в вашем полку? Разберитесь немедленно! — Он сердито бросил трубку. — Вот, довоевались! Командир полка не знает, что у него бойцы наступают. Они в окопах у немцев, а он себе прохлаждается в блиндаже — чаи распивает. Ему, видите ли, ничего не доложили!..
Черняков только приехал с тактических занятий резервного батальона, когда ему позвонил Дыбачевский. Распоряжений на разведку боем он не давал, и сообщение генерала явилось для него полной неожиданностью. Он сразу позвонил Еремееву. Тот сообщил, что, действительно, бой начался, но наши ли ворвались в неприятельский окоп или наоборот, пока неизвестно.
— Безобразие! — крикнул Черняков и, на ходу пристегивая сумку, выскочил из блиндажа.
— Наши захватили окоп! — подбежал к нему начальник штаба. — Только что звонили с эн-пэ!
— Кто разрешил? — крикнул Черняков. — Нельзя на полчаса оставить полк! Проверьте, все ли на местах... Комбаты, артиллеристы!
Лошадь, к счастью, была еще не расседлана, и Черняков помчался на наблюдательный пункт. Бой кипел уже вовсю.
— Пока держатся, — успокоил Чернякова Кожевников. Над траншеей, захваченной бойцами, взвились две яркие красные звездочки. Направление — длинный сарай. Не погасли первые ракеты, как туда же полетели еще.
— Огня просят, — сказал капитан Кравченко, командир полковой минометной батареи, длиннорукий, приземистый, с кавалерийской походкой офицер.
— Вижу: к длинному сараю накапливается противник, — коротко доложил по телефону Еремеев.
— Кравченко, дать по ним налет, — распорядился Черняков.
Пристрелочные мины легли хорошо, и батарея перешла на беглый огонь. Облако желтой пыли, поднятое разрывами тяжелых мин, заволокло сарай и лощину.
В ответ противник подверг артиллерийскому обстрелу окопы, занятые бойцами охранения. Клубы сизого дыма заволокли передний край. Наблюдать стало невозможно.
Нервы Чернякова были напряжены. Вести бой, к которому не готов, — нелегкая задача. К тому же столь непредвиденный оборот дела путал все его планы. Запас боеприпасов, накопленный им за несколько дней обороны для проведения хорошо организованной разведки боем, растрачивался, как он думал, впустую. Он был почти уверен, что бойцы будут выбиты из траншей и большая их часть поляжет в этой неравной схватке. Немцы могли беспрепятственно наращивать силы контратакующих подразделений, а он не имел возможности до ночи даже вынести раненых, которые, без сомнения, уже были.