Медвежий вал
Шрифт:
— Вот что, Федор Иванович, — сказал он Кожевникову, когда вернулся с полигона, — ты проследи, чтобы кругом был порядок, а я съезжу в госпиталь.
В одноконную двуколку бросили охапку соломы, и Черняков расположился на ней со всеми удобствами. Ездовой дернул вожжой, причмокнул, и лошадь затрусила в сторону большака.
Езды было километров пятнадцать. Повозка легко колыхалась на ухабах. Под эту мягкую качку можно было ехать, закрыв глаза, и Черняков так и сделал. Лучи осеннего солнца приятно ласкали лицо и руки, навевали дремоту, и тогда начинало казаться, что нет ни войны, ни раненых, к
Прохладный ветерок, перескочив через борт повозки, прошуршал в соломе, одним дуновением прогнал дремотные видения и донес тяжелый артиллерийский вздох передовой. И сразу в голову полезли невеселые мысли о войне, о поступках людей, в которых они сами порой не могут разобраться, а он должен думать за них и, крохами выбирая все хорошее и плохое, что ими сделано, взвешивать — куда перетянет... Взвешивать применительно к собственной совести, к тому, как он сам понимает закон, долг гражданина, офицера, члена партии.
«Эх, Крутов, Крутов, — вздохнул Черняков, — натворил ты дел. Не задумываясь, отдал бы тебя под суд, кабы ты схитрил, остался в стороне. Но как поступить, когда видишь: свою жизнь молодую не пожалел, не от пуль, а под пули полез? Вот и рассуди!»
Он вспомнил про недавний разговор, состоявшийся у них с Кожевниковым по поводу Крутова. Он тогда хотел проверить, прав ли он как командир в своем решении, не берет ли в нем верх чувство симпатии к Крутову?
— Я против отдачи его под суд, — сказал тогда Кожевников. — Наша полковая партийная организация достаточно сильна, чтобы ошибку Крутова довести и до его сознания и предостеречь других. Но тут и другой вопрос: война только разгорелась, и наступает время, когда мы должны не только предоставлять, но и требовать от офицеров максимума инициативы. И дело Крутова — хороший повод для такого разговора.
Черняков шумно повернулся в повозке.
— Проснулись? — спросил ездовой. — Прибываем. Деревня.
Черняков приподнялся. На обочине дороги стояла фанерная указка с надписью «ППГ...» Между домами виднелись большие санитарные палатки, которые развертывались под операционные, процедурные, перевязочные, санпропускники, кухню, аптеку — сложное хозяйство полевого передвижного госпиталя.
Двуколка въехала в деревню. На Чернякова пахнуло запахами лекарств. В домах размещались палаты, и через окна виднелись двухъярусные нары, больные и раненые, которые провожали повозку любопытными взглядами. Между домами и палатками ходили выздоравливающие в байковых халатах, наброшенных поверх белья, и в солдатских незашнурованных ботинках на босу ногу.
«Умеют же подбирать самые мышастые тона, — подумал Черняков. — От одного вида таких халатов в тоску впасть можно».
Он уже поглядывал по сторонам: где бы остановиться, чтобы начать поиски Крутова, когда из дома напротив вынесли носилки. На них ногами вперед, накрытый простыней с головой, лежал, видимо, покойник. Ездовой придержал лошадь, давая им дорогу.
— Товарищи, на минутку! — обратился было к ним Черняков. Идущий позади замедлил шаг, но передний повернул голову и сердито через плечо прикрикнул:
— Ну, чего ты? Не можешь ногу взять, что ли!..
При этом он исподлобья и так сердито взглянул на Чернякова, что ему стало не по себе и отпала всякая охота спрашивать. Второй санитар сразу взял
Ездовой долго смотрел им вслед, потом понял что-то свое, беспомощно нагнул голову и тыльной стороной ладони мазнул себя по щеке.
— Понужай! Чего ты?
Боец шумно шмыгнул носом, понукнул лошадь и изменившимся голосом ответил:
— Сын у меня... на Третьем Украинском... Вот так же помер недавно... раненый...
Но Черняков и без того уже все понял и досадовал на себя за неуместный вопрос. Ему захотелось побыстрей найти Крутова. Он велел остановиться у дома, возле которого стояла санитарная машина. Здесь оказался дежурный по госпиталю — майор медицинской службы, с желтыми от йода руками. На вопрос о Крутове он позвал девушку в белом халате и приказал ей провести полковника в офицерскую палату. Чернякову вынесли белый халат. Он покорно напялил его на свои широкие плечи и, едва втиснув руки в коротенькие узкие рукава, переступил порог палаты.
В нос ему ударило стойким запахом незаживающих ран и карболовки. У него даже немного закружилась голова, и он остановился.
Изба была плотно заставлена раскладными деревянными кроватями. Прямо перед носом Чернякова свешивалась с блока веревка с привязанными для оттяжки кирпичами. Раненый, ногу которого оттягивал этот груз, лежал почти без признаков жизни, с бледным, как воск, лицом, какие порой бывают на плохо раскрашенных муляжах. Черняков заметил бисеринки пота у него на лбу да пульсирование жилки на шее.
Дальше, по всей избе, от стены до стены, лежали и сидели раненые, забинтованные и с неуклюжими гипсовыми повязками...
Черняков воевал уже давно. Под его началом было много людей, и он уверенно распоряжался их жизнями. Ежедневно ему приносили на подпись строевые записки — донесения о личном составе, и всякий раз он обдумывал цифры о числе раненых только с точки зрения того, как это отразится на боеспособности полка. Далеко не всегда за цифрами потерь он видел тех людей, с которыми он только вчера шутил и разговаривал, которых сам вел в бой. Эта мысль привела его в некоторую растерянность. Озираясь, он не знал, куда ступить, кого спросить о Крутове. Не успел он как следует оглядеть обитателей палаты, как к нему, взмахнув полами халата, с ближней койки метнулась высокая фигура.
— Товарищ полковник!.. — растерянно вымолвил Крутов.
После первого волнения, вызванного встречей, они присели возле двери. Черняков чувствовал себя не в своей тарелке.
— Может быть, выйдем? — кивнул головой Черняков. И уже за порогом, когда вышли, добавил: — Ну и дух! Аж голова кругом...
Они уселись на широкую лавочку, помолчали.
— Ну, расскажи... — сказал Черняков.
— Когда я пришел туда, — сдерживая волнение, начал Крутов, — вижу, люди живут в неимоверно тяжелых условиях. Роту ввести нельзя, а тут у людей созрело решение. Инициатива Заболотного мне показалась смелой, честной, хорошей, ее надо было поддержать, а ожидать вашего распоряжения — значило отложить дело на день-два. Кто мог сказать, что произойдет за это время? Я решил не препятствовать, помочь. Об этом и в уставе сказано: «Приняв решение, командир обязан без колебаний довести его до конца. Может, это не дословно, но смысл точный. И потом, вы же сами намечали проводить в районе боевого охранения разведку боем...