Медвежий вал
Шрифт:
Ночь перед наступлением прошла в хлопотах. Батальоны зарывались в землю по откосу оврага. Минометы и полковая артиллерия должны были участвовать в общей артиллерийской подготовке вместе с частями первого эшелона и стояли на огневых.
Черняков еще затемно вышел на свой наблюдательный пункт — в глубокую щель с нишами. Рядом поместились телефонисты, так, чтобы не мешать ему и в то же время быть у него под рукой. В наступлении он всегда предпочитал щель блиндажу. Блиндаж, как бы его ни маскировали, привлекал внимание противника, являлся целью, а щель ничем не
Занимался поздний сырой рассвет, подходило время начинать, и Черняков нетерпеливо взглядывал на часы. В окопах не было заметно какого-либо движения; кустарники, сплошь заставленные артиллерией, тоже хранили тишину.
— Ну, как там, товарищ «хозяин»? — спросил по телефону Усанин.
— Что как, что как? Кто бы и спрашивал, а наше дело помалкивать! — ответил Черняков, хорошо зная, что в это время к трубке приникли и Еремеев и командиры батарей. Только Глухарев, наверное, сидит в своей норе, полузакрыв глаза, и ни до чего-то ему нет дела.
Не выдержав неизвестности, Черняков пошел к Дыбачевскому, чтобы быть «в курсе», если наметятся какие-нибудь изменения в обстановке.
Генерал, поставив ногу на табурет, разговаривал по телефону:
— Ну, что вам?.. Сказал — неизвестно, значит, неизвестно!
Он с сердцем положил трубку и, взглянув на вошедшего Чернякова, принялся закуривать папиросу.
— Вот народ... Как без понятия, — произнес он. — Звонят и звонят. Ты тоже не вытерпел...
В блиндаж быстро вошел адьютант генерала и испуганно доложил:
— Приехал командующий!
Дыбачевский поспешно поправил на себе снаряжение, зачем-то тронул папаху и уже в дверях, вспомнив, что у него в зубах папироса, с досадой выплюнул ее.
По ходу сообщения шел Березин. Дыбачевский вскинул руку к папахе — тонким звоном отозвались шпоры.
— Товарищ командующий! Части готовы к выполнению боевой задачи. Докладывает генерал-майор Дыбачевский!
Березин остановился и чуть склонил голову, как бы прислушиваясь к рапорту.
— Здравствуйте, товарищи! — радушно поздоровался он со всеми офицерами, которые к этому моменту находились поблизости от него. — С праздником вас!..
В блиндаже Дыбачевский пожаловался:
— Туман не расходится, никакой видимости!
— Нет худа без добра. Зато авиация не будет нас беспокоить. Как прошла ночь?
— Спокойно. Проходы в минных полях сделаны. Противник ничем себя не выявил. Будем ждать, пока туман разойдется?
— Нет, — ответил Березин. — Танкисты проходы знают?
— Проходы обозначены!
В блиндаже стало совсем тесно, когда вошел член Военного совета армии Бойченко. Он был под стать командующему, с круглым гладко выбритым и веселым лицом, на котором приятно сочеталось украинское лукавство с умом. Едва переступив порог, он сказал:
— По случаю такой погоды да такого праздника — горилки бы стопку да гопака. Верховный Главнокомандующий поздравляет нас с праздником, товарищи!
— Уже есть праздничный приказ? — спросил Березин.
— Ну, как же может быть без приказа?
— Начинаем?
— Пока нет, — ответил Березин. — Сегодня сумеем ознакомить бойцов с докладом и приказом?
— Ознакомим. Сейчас начнут передачу агитмашины, а после обеда уже будут газеты. Особенное внимание — на гвардию. Необходимые распоряжения на этот счет отданы. Весь политотдел сейчас в войсках.
Бойченко говорил с мягким, еле приметным акцентом, спокойно, без жестикуляции, словно каким-нибудь резким жестом мог нарушить плавное течение своих мыслей.
Дверь блиндажа распахнулась, и на пороге встал офицер шифровального отдела.
— Разрешите обратиться, товарищ командующий! — громко произнес он, не видя того среди большой группы людей.
— Сюда. Пропустите его, товарищи! — сказал Березин.
Сведя к переносью густые брови, он торопливо взглянул на шифровку. Там стояло всего два слова: «Ч» — десять. Семенов»
— Наконец-то! — выдохнул Березин и размашисто поставил свою подпись под текстом.
Армия готова была начать прорыв в назначенный день и час, но в полночь командующий фронтом вдруг передал: «Ч» — особым распоряжением». Это означало, что действия откладывались. Чем это вызвано, пока было неизвестно. Только сейчас начальник штаба сообщил, что «Ч» — сигнал к наступлению — получен.
— Атака в десять! — громко сказал Березин. — Желаю вам удачи, товарищи!
— Значит, в десять! — приподнято сказал Дыбачевский, как только начальство покинуло его блиндаж.
— В десять! — повторили командиры полков.
— В десять! — донеслось до командиров рот и батарей.
Черняков поспешил на свой наблюдательный пункт. На передовой было по-прежнему необычайно тихо.
И вдруг в разных местах в небо взвились красные ракеты. Лес, кустарники, обратные скаты пригорков, вся полоса земли от первой траншеи и до двух километров в глубину, превращенная в огневую позицию многих артиллерийских и минометных батарей, огласилась звонкими голосами команд. Команды шли с передовой, дублировались десятками телефонистов и достигали наивысшей ноты у орудий, когда какой-нибудь лейтенант, весь побагровев от охвативших его чувств, выкрикивал:
— По фашистским захватчикам... огонь!
— Огонь!
— Огонь!
Страшный грохот покрыл все. Задрожала и всколыхнулась земля. Не стало отдельных выстрелов, команд — они утонули в реве сотен орудийных глоток, выбрасывавших металл, дым и огонь на оборону врага. Словно вспарывая гигантские холстины, с воем и огнем взвивались и уносились ввысь хвостатые реактивные снаряды.
Из кустарников, сбрасывая с себя сосновые ветки и мягко покачиваясь на ходу, выползли танки. Только пехота ждала еще своего сигнала. Огонь достиг наивысшего напряжения, и красные ракеты, рассыпаясь над передовой ярко-пунцовыми гроздьями, повисли в воздухе.