Мегамир
Шрифт:
— Стой, кто идет? — рявкнуло у них над головами так страшно, что Ногтев и Кирилл едва не сорвались обратно в пропасть.
— Свои, — ответил Ногтев, наконец, когда совладал с голосом. — Благодарю за службу.
— Пароль? — допытывался строгий голос.
— О пароле не уславливались, — буркнул Ногтев. — Благодарю за службу, испытатель первого класса Немировский!
— Рады стараться, — отчеканил голос невидимого Дмитрия. — Вам компанию составить?
Кирилл дипломатично, опережая Ногтева, ответил:
— Диме будет тоскливо.
— А с нами еще Буся мягкопузый!
— У них с дисциплиной слабовато, — заметил Ногтев. — Когда твой меньший страшила чешет большего, тот глава закрывает. А на посту надо бдеть.
Буся сидел на плече Дмитрия нахохлившийся, как озябшая ворона. Он прижимался телом, сохраняя тепло. Воздух был холодный даже здесь, лишь из расщелины струились остатки тепла.
Кирилл проглотил вторую капсулу. Ногтев зашвырнул себе как в топку паровоза целую пригоршню. Они отошли от места стоянки, прислушиваясь к ночным шорохам, незнакомым запахам. От капсул шел жар, как от крохотных ядерных реакторов, в груди было тепло, даже жарко, но пальцы зябли — порция горячей крови быстро остывала в тонких руках и ногах.
Они медленно удалялись от расщелины и гондолы. Кирилл прикидывал, с чего Ногтев начнет, уже догадываясь о теме разговора, но тут сзади зашуршало, мелькнуло блестящее в лунном свете крупное тело ксеркса. Бесцеремонно отпихнув Кирилла, ксеркс придвинулся к Ногтеву, настойчиво щекотнул его сяжками.
Ногтев с раздражением повернулся к мирмекологу.
— Кирилл Владимирович, пора научить их обращаться как-то понятнее! А то я на вашем хваленом языке жестов такое выдам, что муравей в обморок хлопнется, хоть и солдат-разведчик. Я не родился директором, матросом тоже бывал...
Но ксеркс насел, развернул Ногтева к себе лицом. Громадные мандибулы залязгали возле самого горла Ногтева. Тот побледнел, видно было даже в лунном свете, спросил осевшим голосом:
— Чего он добивается?
— Пытается накормить, — объяснил Кирилл с неловкостью. — Трофаллаксис, обмен кормом. Это не столько ритуальный обмен, сколько жизненная необходимость.
— Так пусть с вами занимается. С Немировским, Фетисовой, наконец! Когда они мед у пчел воровали, Немировский первым прибежал трофаллаксироваться, другим не осталось... Но эти двое начали липнуть именно ко мне! Это не случайно?
Кирилл мялся, не знал какими словами не взбесить Ногтева:
— С точки зрения муравья мы — отводок семьи... Их тревожит, что все еще не нашли ядро новой семьи — царицу... Это понятно, ведь молодую царицу, как вы видели сами, первой хватают птицы, пауки, чужие муравьи... Но даже при гибели царицы отводок не должен погибнуть...
Из темноты вынырнул Дмитрий, с ходу врезался в разговор, незаметно отпихнув Кирилла:
— Аверьян Аверьянович, я объясню коротко. По-солдатски. У муравьев так выражается почтение к старшим. Ритуал! Кого признают начальником, тому прут лишний кусок. Дикари, дети природы! Это я читал в этиологии — науке о поведении животных. Младший волк подставляет старшему в ритуальном смирении...
— Про волков я читал, — прервал Ногтев. Уже благосклоннее взглянув на младшего брата по разуму и пройду, бросил: —
Он торопливо пошел вперед, пока Кирилл с Дмитрием удерживали озадаченного ксеркса и «вещали лапшу на уши», как сказал Дмитрий. Он спросил шепотом, косясь в темноту:
— Я угадал?
— Ну... не совсем. Когда царица гибнет, муравьи раскармливают одного из муравьев. Тот начинает нести яйца. Не так умело, как царица, и не так много, но семья все-таки живет.
Дмитрий хихикнул:
— Хорошо, что не дал тебе рта раскрыть! Царем Ногтев быть согласен, но царицей...
— Здесь правят царицы, а цари...
— Знаю-знаю! Это мир, где лучше быть пролетарием.
Он ласково погладил по широкой голове пролетария Диму, самого умного из всех муравьев. Ксеркс лизнул Дмитрию руку, заметив на ней крохотный микроорганизм, что пытался протиснуться сквозь тонкую кожу.
Кирилл пошел за Ногтевым, вычисляя его по легкому шелесту. На странном небе светилось желтоватое пятно, двигались темные бесформенные тени, наползали друг на друга, заглатывали, пожирали даже луну, но желтое пятно, поскитавшись по внутренности чудовища, прорывалось сквозь бока, либо выпадало позади тучи...
Между черным небом и черной землей метались огромные быстрые тени. Кричали летающие животные, метались летучие мыши, посылая на землю ощутимые воздушные толчки.
Ногтев сказал с хмурым пониманием:
— Здесь мы не цари природы... Словно бы очутились в эпохе динозавров. Как поется: «По полюсу гордо шагает, меняет движение рек, высокие горы сдвигает советский простой человек»... То-то и есть, что слишком простой. Досдвигался, экологи волосы на себе рвут. А тут еще первобытность, простор. Можно начать заново, не повторяя ошибок... Не так ли, Кирилл Владимирович?
Кирилл ответил с осторожностью, не поворачивая лица к Ногтеву:
— Все еще проверяете, на чьей я стороне? Идея избранности — игра ума. Мы отрезаны от Большого Мира. Оттуда смотрят с брезгливой жалостью как на чокнутых, исусиков, пыльным мешком прибитых... Мелюзга, мол, насекомые людишки. Айкью любого нашего работника намного выше среднего уровня! Кто-то в шутку привел доводы о явном превосходстве людей Малого Мира, избранности нашего пути. Фетисова не искушена в интеллектуальных играх, вы ее учили другому, она приняла все за чистую монету, уверовала, подхватила факел... К тому же тут какие-то явно личные пружины. Она и в десантницы пошла, по слухам, чтобы что-то преодолеть, кому-то доказать...
Ногтев сказал сумрачно:
— За высоколобых не тревожусь, дальше шуточек не пойдут. Но когда с такими идеями начинает носиться Фетисова... Неважно, личное или не личное. Недостаток образования уже приводил к кровавым баням. Я говорю о настоящем образовании, не о дипломатах электронщиков. Кибернетикой, химией, математикой еще никого не удавалось воспитать, а с литературой или историей у нас традиционно слабовато.
— Детская болезнь. Переболели многие.
— Такая болезнь часто затягивается, — напомнил Ногтев. — К тому же заразная!