Мегамир
Шрифт:
— Если пробивались всю ночь... то в нашем распоряжении небоскреб этажей в пятнадцать. Чуть ниже почвы идет нулевой цикл, дальше каверны в корнях, но сколько до них — боюсь ошибиться.
С потолка спрыгнула Саша, приземлилась Ногтеву на плечо. Не смутившись, грациозно спорхнула, лихо козырнула:
— Параметры позволяют разместить в этом зале...
Ногтев удивленно поднял брови:
— Фетисова, я вас не узнаю. На Журавлева работаете?
Саша покраснела, ее кулаки сжались:
— Аверьян Аверьянович, я работаю на программу экспедиции! Докладываю, что жизненные условия
— Вольно, — прервал Ногтев. — Рапорт принят. А жизненные условия вполне, согласен. Журавлев незаметненько всех подводит к этой идее. Тихой сапой, не рубит с плеча, как простак Немировский...
Он легко взбежал по стене, высунул голову в отверстие, что почти заросло за ночь.
Далеко внизу были серые холмики земли, бурелом, гигантские опавшие листья мегадеревьев. На одном таком холмике выделялся ядовитым цветом красный комбинезон.
— Забелин! — заорал Ногтев, хотя переговорник был вмонтирован в воротник комбинезона. — Доложите обстановку!
Далекая фигура шевельнулась. Ногтев услышал слабый голос, искаженный статическими помехами:
— Ночь прошла как один кошмар! Что-то скреблось, верещало, замерзало у самого порога. Просилось погреться? К утру стихло. Сдохло, видать. Но я поста не оставил, Аверьян Аверьянович! Не поддался унижающей человеческой жалости, Несвойственной человеку нашего общества. Добрые да мягкосердечные не построят четвертый сон Веры Павловны, верно? А когда утром открыл люк, пробовали пролезть всякие бродяги, нищие, попрошайки... Отогнал, конечно, хотя жалость, этот пережиток в нашем передовом обществе, шевелилась. Худые такие...
— Всех гони, — велел Ногтев. — В нашем обществе не может быть жалости к бродягам, панкам и прочим бездельникам. Заразу разносят! Через полчаса тебя сменят.
— Хорошо бы! Только такого, кто потверже сердцем... Чтоб характер нордический и в жалости замечен не был.
Ногтев отжал кнопку, голос Забелина оборвался. Ногтев повернулся к Кириллу:
— Пора бы заменить! Вот Немировскому не надо ни сна, ни отдыха, только подай препятствие. Как на быка красная тряпка! Там не опасно?
Кирилл пожал плечами:
— Что может встретиться в пустом доме? Где двери заперты? Мы открыли их первыми!
— А надолго он там?
Кирилл прикинул на глаз толщину стены, высоту потолка, заглянул вниз в дыру, откуда поднимались сладковатые испарения.
— Здесь двадцать-тридцать этажей... Башня будет в нашем распоряжении через пару суток. Включая подземные этажи корней. И все запасы хлебцев Мюллера.
— Ну, хлебцы для Хомякова. Он у нас ведущий специалист по недоеданию. Конечно, я побываю на всех этажах, отчет должен быть полным.
Все залы, как записал для памяти Ногтев, это воздушные резервуары. Изолированный воздух предохраняется от перегрева и потери влаги, а на внешних кольцах междоузлий скапливается дождевая вода, откуда всасывается стенками. Заткнув дыру, через которую влезли, можно держать воздух влажным, а температуру легко подыскать по душе, перемещаясь по вертикали. Самые холодные залы внизу, в стенках еще циркулирует грунтовая вода, зато в верхнем жарко как в бане. В каждой башне с комфортом разместится пять-шесть тысяч человек, включая помещение для
Но лучше, добавил Ногтев, чтобы заселение Малого Мира начинались как можно позже. Здесь работа другая, учеба другая, многое другое. А если мы до сих пор по цвету кожи или разрезу глаз относим человека к высшим или низшим, то даже там такие взгляды встречают не просто противодействие, а ответную защитную реакцию: черный национализм, желтый, избранничество... А здесь пока что ученые отделываются шуточками, только нельзя доводить до того, чтобы сказали всерьез!
А здесь пока что Хомяков неутомимо облазил башню внутри и снаружи, взял на учет запасы корма, а Кирилл, гордясь так, словно сам вырастил такое чудо, вывел Хомякова по внешней стороне на самый верх. Там начиналась область широких листьев.
На ближайшем черенке торчали круглые шары на тонких ножках. Размером с футбольные мячи, даже с такими же плотно сжатыми чешуйками, они тянулись широкой полосой, постепенно сужаясь в клин.
Кирилл сорвал, точнее, снял ближайший мяч. На стебельке осталось углубление, мяч лежал на подставке. Голубые чешуйки снимались легко, открывая белоснежную рассыпчатую массу, похожую на мякоть особо удавшегося банана.
— Попробуйте!
— Я не подопытный кролик, — заявил Хомяков негодующе. Он осторожно взял шар, — и не морская свинка... Вообще-то... Гм, что-то совершенно новое на вкус. Ну и обжоры здесь живут! Ну, гастрономические развратники! Ну, насекомые!
Он съел почти все, благосклонно кивнул:
— Сахару переложили... Но в остальном очень неплохо. А я возьму еще один на анализы?
— Возьмите два. И запишите, что если сорвать эти хлебцы, через день вырастут новые. Еще через день — снова созреют. Опять сорвете — новые нарастут...
— Ничего себе урожайность! Эх, там хоть бы малость похожее!
Он вернулся в первый зал, где в первый же час после вселения оборудовал походную экспресс-лабораторию. Кирилл нерешительно залез через дырку следом, огляделся. Все работают быстро, уверенно, азартно, хватаются за десятки дел и успевают. Только он, инициатор экспедиции, если без лишней скромности, просыпается на краткие периоды, затем снова впадает в оцепенение. Даже Ногтев везде лезет сам, наслаждаясь возросшей в сотни раз силой, способностью бегать по стенам и потолку, во все вникает, от избытка сил дублирует Кравченко, Цветкову и даже Хомякова...
Послонявшись по залу, полез, было вниз, опять остановился на полпути. Какой смысл догонять неутомимых и целеустремленных Дмитриев? Ломать межэтажные перекрытия совсем неинтересно, когда знаешь заранее, что там обнаружишь.
Когда выбрался наружу, воздух уже прогрелся. Со всех сторон сюрчало, пищало, стрекотало, взревывало. По зеленым полям листьев двигались тяжелые эшелоны гусениц, воздух колыхался от тяжелых как танки жуков-бронзовок и громадных как авианосцы жуков-оленей. Часто и резко вспыхивали изломанные злые молнии на сухо шелестящих крыльях стрекоз. По внешней стене, нежась под прямыми лучами, ползало множество разноцветных клещиков, даже двух похожих не найти, на междоузлии грелись бабочки такие крохотные, будто Кирилл все еще был там.