Мегрэ напуган
Шрифт:
– В Фонтенэ точно нет. Слишком он всем известен, и его похождения сразу бы выплыли наружу.
– А вы? О вашем романе знают?
– Нет. Со мной дело обстоит иначе. Не исключено, что во время поездок в Париж или Бордо отец позволяет себе поразвлечься.
Он прошептал для самого себя:
– Бедный отец!
Мегрэ удивленно взглянул на него.
– Вы его любите?
Ален стыдливо признался:
– Во всяком случае мне его жалко.
– И так было всегда?
– Еще хуже. Сейчас мать и тетка слегка успокоились.
– В чем они его упрекают?
– В том, что он простолюдин, сын скототорговца, пьянствовавшего в деревенских кабаках. Курсоны так и не смогли простить ему, что стали в нем нуждаться, понимаете? А во времена старого Курсона ситуация была ещё тяжелее, ибо был более несносным и грубым, чем его дочери и сын Робер. И до самой кончины отца все Курсоны будут относиться к нему оскорбительно за то, что живут исключительно его щедротами.
– А как обращаются с вами?
– Как с Верну. И моя жена, дочь виконта де Кадёй, выступает с ними в союзе.
– Сегодня вечером вы намеревались мне сообщить именно об этом?
– Не знаю.
– Может, хотели поговорить об отце?
– Мне желательно было узнать ваше мнение о нем.
– А не были ли главным образом озабочены тем, чтобы выяснить, не разузнал ли я о существовании Луизы Сабати?
– Кстати, а как вы вышли на нее?
– Через анонимку.
– Следователь знает? А полиция?
– Их это не колышет.
– Но они займутся этим?
– Нет, если достаточно быстро выявят убийцу. Письмо-наводка у меня в кармане. О встрече с Луизой я Шабо не сообщал.
– Почему?
– Ибо не считаю, что на нынешнем этапе расследования эти факты представляют интерес.
– Она тут не при чем.
– Послушайте, месье Верну...
– Да.
– Сколько вам лет?
– Тридцать шесть.
– Когда закончили учебу?
– В двадцать пять я ушел с медицинского факультета, после чего проработал ещё пару годков интерном в больнице Святой Анны.
– Вы никогда не пытались жить самостоятельно?
Вопрос комиссара его заметно обескуражил.
– Не хотите отвечать?
– Нечего сказать. Вы все равно не поймете.
– Не хватает духа?
– Так и знал, что вы расцените это подобным образом.
– Ну не вернулись же вы в Фонтенэ-ле-Конт ради защиты отца?
– Видите ли, все проще и одновременно сложнее. Просто однажды я приехал сюда на несколько недель, чтобы отдохнуть.
– И застряли?
– Да.
– Слабоволие?
– Если хотите. Хотя было бы неточно объяснить происшедшее только этим.
– У вас сложилось впечатление, что поступить иначе было невозможно?
Ален предпочел тему.
– Как поживает Луиза?
– Думаю, как всегда.
– Не обеспокоена?
– А вы давно с ней не виделись?
– Уже два дня. Вчера вечером я ведь направлялся не к другу, а к ней. А после случившегося уже не решился продолжать путь. Сегодня тоже. Этим вечером обстановка ещё более ухудшилась с появлением патрулей. Теперь понимаете, почему уже после первого убийства общественное мнение обрушилось на нас?
– Я частенько отмечал подобный феномен.
– Но почему они набросились на нашу семью?
– Кого, по-вашему, они подозревают? Вашего отца или вас?
– Им безразлично, лишь бы это был кто-то из нас. В равной мере их устроила бы и моя мать, как, впрочем, и тетка.
Они вынуждено прервали беседу, так как послышались шаги. То были два человека с повязками на рукавах, в руках - дубинки; проходя мимо, они внимательно их осмотрели. Один даже направил в их сторону луч карманного фонарика и, удаляясь, громко пояснил своему спутнику:
– Это Мегрэ.
– Второй - сын Верну.
– Ага, я узнал его.
Комиссар посоветовал своему собеседнику:
– Вам лучше вернуться домой.
– Согласен.
– И не вступать с ними в полемику.
– Благодарю вас.
– За что?
– Ни за что.
Он не протянул руки на прощание. И удалился в направлении моста со сдвинутой набекрень шляпой, наклонившись по ходу вперед; патруль тут же остановился и молча наблюдал за Верну.
Мегрэ передернул плечами, вошел в гостиницу и стал дожидаться, пока ему дадут ключ. Выяснилось, что на его имя поступили ещё два письма, но бумага и почерк на сей раз были другими, чем ранее.
Глава шестая
Месса в половине одиннадцатого
По воскресеньям Мегрэ, проснувшись, частенько начинал тянуть время, отдаваясь грезам. Этой потаенной от всех игре он предавался ещё в раннем детстве. Случалось такое с ним и гораздо позже, когда он лежал в постели рядом с женой и старался, чтобы та не заметила его особого состояния расслабленности и неги. Порой она, уже принося чашку кофе, ошибалась:
– О чем это ты размечтался?
– А что?
– Да вид у тебя такой, словно ты очутился на седьмом небе.
Вот и сегодня, в Фонтенэ, очнувшись ото сна, он не стал открывать глаза, почувствовав, как солнечный луч упорно пробивается сквозь его сомкнутые веки. И он не только ощущал его физически. Казалось, он воочию видит это копьецо света, покалывавшего через тонкую кожу и, наверное, из-за кровеносных сосудиков, её пронизывавших, в мозгу Мегрэ возникал образ солнца, иного, чем в жизни, куда более багрового, жизнеутверждающего и торжествующего, как на картинах художников.
И с помощью этого необычного светила он мог сотворить себе личный, особый мир с брызжущими во все стороны искрами, разбушевавшимися вулканами и низвергавшимся каскадами плавящегося золота. Для этого достаточно было лишь слегка пошевелить ресницами, используя их как сетку, - совсем как в калейдоскопе.