Мегрэ в школе
Шрифт:
— Нет.
— Почему?
— Ведь мои родители не ходят туда.
Со взрослыми все бывает гораздо проще. А как поступить сейчас?.. То блаженное время, когда он был ребенком, кануло в вечность, своими детьми он не обзавелся… И все-таки ему непременно надо влезть в шкуру своего маленького собеседника, постараться мыслить так же, как и он.
— Ты сказал маме, что уйдешь сегодня утром?
— Нет.
— Ты не хотел, чтоб она знала об этом?
— Она бы мне просто запретила.
— Ты воспользовался тем, что мама была наверху, и потихоньку ушел? И побежал по
— Мне хотелось видеть.
— Что?
Мегрэ мог поклясться, что Жан-Поля не интересовала ни толпа, ни то, как опускали в могилу гроб. Он вспомнил о стихаре, раздуваемом ветром, о кресте, который нес Марсель, вспомнил то далекое время, когда ему самому было семь лет, и как он мечтал тогда стать мальчиком из хора. Ему пришлось ждать целых два года, чтобы он мог наконец носить серебряный крест и идти на кладбище впереди похоронных дрог…
— Тебе хотелось увидеть Марселя?
Он заметил, как тот вздрогнул. Стало ясно: ребенок несказанно удивился и внезапно понял, что взрослый человек способен его разгадать.
— Почему ты не дружишь с Марселем?
— Я ни с кем не дружу.
— Ты никого не любишь?
— Я сын учителя, я же сказал вам об этом.
— Ты предпочел бы быть сыном жестянщика, мэра или какого-нибудь другого крестьянина?
— Этого я не сказал.
Самое главное — не спугнуть его, не дать ему повода снова убежать… Однако мальчика удерживал не только страх, что Мегрэ его поймает. Бегал-то он быстрее комиссара. Может быть, теперь, когда они были одни, он чувствовал себя немного спокойнее? Может быть, в тайниках своей души он испытывал жгучее желание говорить?
— Тебе не хочется посидеть?
— Я предпочитаю стоять.
— Тебя очень огорчает, что отец в тюрьме?
Он не ответил ни да ни нет.
— Значит, ты не огорчен этим?
Мегрэ был все время настороже, как человек, продвигавшийся вперед ощупью. Причем продвигаться надо было не слишком быстро. Ведь каким-нибудь неловким вопросом можно спугнуть ребенка, и уж тогда от него ничего не добьешься.
— Скажи, тебя мучает мысль о том, что ты не такой, как все?
— А кто вам сказал, что я не такой, как все?
— Представь себе, что у меня есть сын, который ходит в школу и который играет с соседними детьми на улице. А товарищи его говорят: «Это сын комиссара полиции». И поэтому они относятся к нему не так, как к другим. Понимаешь? А ты сын школьного учителя.
Мальчик внимательно посмотрел на него — куда внимательнее, чем раньше.
— Тебе хочется стать мальчиком из хора?
Мегрэ почувствовал, что идет по ложному пути. Трудно сказать, почему он это почувствовал. Некоторые слова вызывали едва заметную реакцию. Другие настораживали Жан-Поля, как бы заставляя его замкнуться.
— У Марселя есть товарищи?
— Да.
— Когда они собираются вместе, они шепчутся? Поверяют друг другу тайны, смеются, поглядывая на других?
Он вспоминал позабытые случаи из своего далекого детства и сам удивлялся.
Казалось, он впервые так живо вспоминал собственное детство; ему даже чудилось, будто он улавливает запах сирени, некогда растущей на школьном
— Ты не пытался с ними подружиться?
— Нет.
— Почему?
— Нипочему.
— Наверно, думал, что они не примут тебя в свою компанию?
— Зачем вы задаете мне все эти вопросы?
— Потому что твой отец в тюрьме. Ведь не он же стрелял в Леони Бирар, верно?
Он смотрел прямо в глаза мальчику, и тот не дрогнул.
— Ты знаешь, что стрелял не он. Значит, это сделал кто-то другой. Разве тебе хочется, чтоб твоего отца осудили?
— Нет.
Чувствовалось, что мальчик начинает колебаться, и поэтому Мегрэ не стал настаивать. Накануне, в своем углу, он уже думал об этом, спрашивал себя: не хотел ли Жан-Поль, тайком от самого себя, от своего отца и матери, быть самым обыкновенным мальчишкой? Не только потому, что отец его был учителем. Они не ходили в церковь. Они одевали его не так, как других мальчишек. Их дом ничем не походил на другие дома в деревне, у них была другая жизнь.
Его мать никогда не смеялась, она скользила словно тень, приниженная и кающаяся. Она сделала что-то очень плохое, и чтобы наказать ее, другая женщина стреляла в нее.
И женщина эта не была осуждена! Разве это не подтверждало ее правоту?
Может быть, Жан-Поль любил их? Волей-неволей он был частицей клана, в его жилах текла та же кровь.
Все это было очень трудно объяснить. Были какие-то неуловимые нюансы, которые сразу же исчезали, едва начнешь пользоваться словами.
— Предположим, ты знаешь какой-то факт, которого вполне достаточно, чтобы вызволить из тюрьмы твоего отца…
Ощупью пробираясь вперед, он несказанно удивился, увидев, как Жан-Поль быстро поднял голову и посмотрел на него со страхом и восхищением. Мальчик уже открыл было рот, хотел, видимо, что-то сказать, но промолчал и, чтобы успокоиться, сжал кулаки.
— Видишь ли, я стараюсь только понять. Я ведь не знаю твоего отца, но убежден, что солгать он не мог. Он утверждает, что не входил в сарай утром во вторник, и я ему верю.
Мальчик по-прежнему настороженно наблюдал за ним.
— С другой стороны, и Марсель Селье мне кажется хорошим мальчиком. Когда ему случается соврать, он тотчас же идет исповедоваться. У него вроде бы нет никакого повода обвинять твоего отца. Ведь он всегда ставит ему лучшие отметки, чем тебе. И тем не менее Марсель утверждает, что видел, как твой отец выходил из сарая…
И подобно тому, как вырывается пузырь на поверхность пруда, у Жан-Поля, старавшегося не смотреть на Мегрэ, вырвалось признание:
— Он врет.
— Ты уверен, что он врет? Тебе не кажется? Ты не из зависти говоришь это?
— Я не завидую ему.
— Почему ты не сказал об этом раньше?
— О чем?
— Что Марсель врет?
— По тому самому!
— Ты уверен, что он не видел твоего отца?
— Да.
— Почему?
Мегрэ думал, что мальчик заплачет, а может, даже зарыдает, но глаза Жан-Поля за стеклами очков оставались сухими. Только он сразу как-то сник, обмяк. Теперь в позе его не было ничего враждебного: ведь защищаться-то уже не надо.