Мексиканские негодяи
Шрифт:
– Что за ерунда! С чего ты это взял?
– Рассказываю по порядку. Я вышел из бара и решил постоять, но у меня ничего не получилось. Я потерял равновесие и уснул – еще в воздухе. Разбудил меня удар о землю – и, кстати, хорошо, что разбудил, сам бы я не проснулся. И гляжу – прямо перед моими глазами кактус.
– И что, ты увидел, что кактус превращается в ежика?
– Нет. Но я понял, что рано или поздно это должно произойти.
– Почему?
– Это интуиция, Мария. Интуиция для ученого – очень важная вещь.
– Правильно, Антонио.
– Кактус зеленый, и ежик зеленый. Значит, ежик происходит от кактуса.
– Но, Антонио, ежик же не зеленый!
– Да, Мария, ты права. И этот феномен – почему ежик, произошедший от кактуса, имеет другой цвет – нам еще предстоит исследовать… мне, и моим коллегам, ученым со всей планеты. Этим мы займемся следующей ночью. А теперь спать…
142.
– Мария!
– Да, Антонио.
– Мариюшка, у меня страшное, глубокое горе!
– Что случилось, Антонио?
– Я пропил свой талант великого живописца!
– Бедный мой, бедный!... Подожди, Антонио, но ты же никогда не брал в руки ни кисть, ни карандаш.
– Ну, во-первых, брал. Карандаш последний раз классе в 10-м, когда написал тебе записку «Мария, дура, выходи за меня замуж», а ты, дура, согласилась. А кисточку я вообще каждый день беру в руки, когда бреюсь.
– Антонио, но просто, откуда ты знаешь, что у тебя был великий талант?
– Нет, утверждать это наверняка я не могу, я же не пробовал. Но он либо был, либо не был, то есть была пядидесятипроцентная вероятность, что я мог стать Микельанджелом или Паблом Пикассом, и мои картины могли украшать лучшие музеи мира. Но судьба распорядилась иначе.
– А что бы ты писал и в каком стиле?
– Писать я и так пишу, и даже очень здорово! Моей жалобой на нашего сантехника негодяя Диего, где я подробно описывал, что он сделал с нашим унитазом, зачитывался весь ЖЭК. А рисовал бы я в стиле… в стиле красивых картин. Моей кисти могли бы принадлежать такие работы, как «Молодой человек, поедающий колбасу», «Бородатая женщина с гантелей» и акварель «Негодяй Фернандес, падающий с шестого этажа».
– Как, Фернандес разбился?
– Нет, Мария, но мне бы этого очень хотелось. Просто представь себе эту прекрасную картину: негодяй Фернандес, летящий с нестого этажа. Вот я бы ее и написал.
– А меня бы ты нарисовал?
– Нет, Мария, ты бы не поместилась ни на одном холсте.
– Бедный мой, Антонио, бедный, несостоявшийся крупный живописец рубежа 20 – 21 веков. А я бы была твоей музой.
– Какой музой, Мария? Это я стал твоим музем, а ты – моя зена. Все!
143.
– Мария.
– Да, Антонио.
– Это возмутительно – все говорят: «Шанель, Шанель», а, по-моему, это полная ерунда.
– Ну, что ты, Антонио, это же такие восхитительные, чуть сладковатые духи.
– Не заметил я, чтобы они были сладковатые. И, кстати, «Булгари», которые ты так просила меня купить, ничуть не лучше.
– Антонио, даже странно, «Булгари» такие холодные, свежие…
– Ничего они не холодные, стояли на солнце, такие же теплые, как «Шанель». Вот «Сен Лоран» еще ничего, только в следующий раз покупай духи, а не туалетную воду, а то с этим распылителем, пока сделаешь один глоток, надо тридцать раз пшикнуть.
– Какой глоток? Ты что – пил мои духи?
– А что же с ними делать? Ты же сама сказала – «попробуй».
– Но я имела в виду «понюхай», чтобы понять, чем надушиться, когда мы пойдем в гости к этим негодяям Эрнандосам.
– Я нюхал. Вообще никакого эффекта.
– И чем мне теперь душиться? Все выпил!
– Да? Ну, иди сюда. Тьфу! Тьфу!
– Что ты делаешь, прекрати!
– Где ты еще обычно душишься, здесь? Тьфу!
– Перестань немедленно!
– Что, много? Ничего, выветрится – это я по опыту знаю.
– А почему пахнет моим кремом для рук?
– Ха-ха-ха, Мария, я же должен был чем-то закусить. И пудру не ищи – я ее вынюхал.
– Какой ужас, тебе сейчас станет плохо. Я вызову «скорую помощь».
– Да, и пусть привозят спирт, залакируем. Кстати, утром мне понадобится твоя жидкость для снятия лака – литра полтора.
144.
– Антонио, Антонио!
– Что ты кричишь, Мария?
– Тут такое… такая… тут ужас!
– Ну, что опять случилось?
– Антонио, я посмотрела в зеркало и не узнала себя. Либо я так сильно изменилась за последние два часа, либо в зеркале отражается кто-то другой.
– Гм, пойду, посмотрю… Мария, а ты дура.
– Конечно, Антонио, но при чем здесь это?
– Потому что в зеркале я. Более того, так всегда: когда бы я ни подошел к зеркалу, там всегда я.
– Нет, не в том, в этом.
– Гм, Мария, так ты опять дура. Это не зеркало, это телевизор.
– Да? А я в него смотрелась всю жизнь, и там была я. Почему?
– Потому что он был выключен. И, кстати, ты в третий раз дура, потому что, когда он выключен, там всегда я. Вот, как сейчас.
– Тебе хорошо, ты везде и такой умный, а я нигде и такая дура.
– Да, так устроена жизнь, она несправедлива. Одному все, другому – все остальное. Спи, Мария, а я буду смотреться в телевизор, там сейчас начнется футбол. Или сходи в ванную, посмотри в зеркало, там я утром очень хорошо выглядел.
145.
– Антонио, Антонио!
– Что случилось, Мария, что ты опять кричишь?
– Посмотри, что со мной произошло.
– О, господи! Что это?