Меландия
Шрифт:
– Ты чего там? – спрашивает Лина.
– В суд завтра ехать, – закурив, Аня садится на край дивана. – Слава выселить меня решил, кажется, – и вытирает глаза. – Ну зато кончится развод этот уже.
– А что разводишься-то? – Вика вытянула ноги на стол.
– Да я… – Аня грустно улыбается, – подружку нашу общую поцеловала. На вечеринке. По приколу просто. А она возьми да тоже меня поцелуй.
– Да уж, Ань. – усмехается Вика.
– Ну я не подумала, что это плохое что-то, – Аня осторожно трогает свое лицо под левым глазом, – а Славу это выбесило так.
– Да и пошел он на хуй, – залпом выпив джин, Вика машет Кристине стаканом.
– Ага. Просто ну… – Аня разводит руками. – Как вот так можно? – у нее
– Папе виднее, – Лина гладит ее по спине. – Давай вернешься и репетицию устроим?
– Ой, давай, – Аня улыбается, вытирая глаза.
– И я с вами, – Вика берет у Кристины стакан. – Просплюсь только.
– Здорово как, – шмыгнув носом, Аня смущенно смотрит на Вику. – Ну только если ты правда хочешь.
– Да хочу, конечно, – икает Вика. – Весело будет.
– Классно. Я тогда косуху привезу, – Аня встает. – Ладно, пойду к Мел. Обещала ей Малефисенту показать, – помахав нам ладошкой, она шагает к пледу, что лежит на барном стуле. – Спокойной ночи, Крис! – поднимает его и выходит из зала.
– Я тогда на басу буду, Анька на гитаре, а вместо ударных драм-машину поставим, – Лина откинулась на спинку дивана. – Ты на клавишных?
– Ага, – Вика рассеянно смотрит в стакан. – А ты петь умеешь?
– Да кто там петь-то умел? – усмехается Лина. – Орать мы все можем, так что…
– Лина, – Ульяна ставит на стол черную кожаную сумку, и Лина переводит на нее удивленный взгляд.
– Что это?
– Миллион долларов, – отвечает Ульяна, глядя в айфон.
– Серьезно, что ли? – Лина осторожно тянется к сумке и расстегивает черную молнию. Плотно обмотанные прозрачной пленкой, внутри лежат большие стопки банкнот. Ульяна поднимает глаза. – Вика, фортепиано привезут на днях, – та обескураженно моргает, глядя на сумку, а Лина вынимает пачку банкнот высотой с большую книгу.
– А тут сколько?
– В одной упаковке сто тысяч, – буднично отвечает Ульяна.
– Ага, – Лина берет сумку обеими руками и, приподняв, ухмыляется. – Тяжеленная какая.
– Рада, что ты довольна, – кивает Ульяна и шагает к белой лестнице в дальнем углу бара.
– Охуеть, – Вика заглядывает в сумку. – Королевский подгон, – она подбрасывает на ладони упаковку банкнот. – Линка, а ты почему ее королевой-то зовешь?
– Я когда сюда прилетела, – Лина надрывает пленку синим ногтем, – она сказала, что сейчас стражу вызовет, и они мне голову отрубят, – она вытаскивает стодолларовую банкноту и смотрит через нее на красный свет заходящего солнца.
21
Окна третьего этажа особняка слабо светятся за плотными занавесками. В одной руке Лина несет сумку, а другой обняла за плечо Вику, которая, еле переставляя ноги, шагает по дорожке в сторону гаража. Над ними нависают, переливаясь золотом, тяжелые кроны деревьев, а еще выше раскинулось полное звезд небо. Река черной лентой пересекает золотой луг, над которым неторопливо парят светящиеся пылинки. Нырнула под деревья и снова спугнула большую птицу, вроде бы сову. Ветви и листья сплелись над головой в золотистый коридор, который привел к берегу пруда и моему дому, что уютно светит желтым из гостиной. Белые цветы в вазе у двери заменили большими бледно-розовыми, а черная тарелка и чашка, что утром оставила на стойке, пропали. Зато появился свежий багет, еще теплые круассаны и гора разных ягод в холодильнике. Подошла к белой панели со светящимися иконками швабры, ножа с вилкой и креста. Хотела попросить что-нибудь приготовить, но посмотрела на часы и решила не дергать людей на ночь глядя.
Деревья блестят с другого берега пруда над изголовьем аккуратно заправленной кровати. Ветер покачивает ветви, и по звездной глади воды бежит золотистая рябь. Майка, что бросила на низкий черный комод, аккуратно висит в незаметном шкафу в стене. Натянула ее и забралась под одеяло. Широкий потолок с плоскими овальными лампами обрывается прямо в черно-синее море звезд, через которое тянется, насколько хватает глаз, белый рукав Млечного Пути. Саша написал, что чапли-кебаб лучше рибая и предложил сделать его. Утешать меня ужином уже не надо, но пусть готовит, раз вызвался. Через пару дней вернется, говорит. Настя заявила, что сценарий документалки про рэп уже почти написала и спросила, подготовилась ли я к интервью с актером. Наврала, что готовлюсь вовсю и пообещала себе заняться завтра. Так хотела со звездами работать, а теперь и времени на всех не найти, и хорошо, наверное, что одна яркая звезда в небе уже погасла, только за ней вдруг пропадают и остальные, и остается только три блеклых звездочки, что скачут в черной слякотной луже, потому что ботинком встала, чтобы снеговику голову на место поставить, а то она все разваливается серыми рыхлыми кусками. В другой луже будто тлеет одинокий фонарь, а под ним гаснет окно ларька, где мама сигареты покупает, а голова смотрит на меня безглазым лицом с серыми пятнами, и я лезу мокрой варежкой в карман, чтобы камешки ей воткнуть вместо глаз. И Луна тусклая, как лампочка в туалете, ничего не разглядеть толком, а камешек-глаз один от кирпича отломился и все не хочет в голове сидеть. Надо новый искать, только ботинки мокрые совсем уже. А под фонарем идет дядька пузатый, который в ларьке работает, и его лысина блестит желтым пятном, а рядом с ним мама смеется и светит огоньком сигареты. Они лужу обходят и вдоль трехэтажной стены идут к скамейке без доски на спинке, а под ней камешки отвалились как раз от асфальта и хлопаю там варежками, разворошив окурки.
– Юль, это Валерий Сергеевич, – смеется мама, а в пакете у нее звенит стекло.
– Ну что Валерий Сергеевич-то, – дядька тяжело наклонился над скамейкой и лицо у него тоже почему-то безглазое и даже без носа и рта, как у снеговика. – Дядя Валера я, – и поворачивает лысину к маме. – Ленк, дай «Сникерс».
– Еще чего ей, – мама нехотя лезет в пакет, и рукав дубленки с пятнышком от сигареты звенит стеклом. – На, – и «Сникерс», это который шоколадный с орехами и такая штука в нем тянется на зубах вкусно, шуршит прямо перед носом, и хватаю его варежкой. – Что сказать надо?
– Спасибо, – большая ладонь треплет меня по шапке.
– Юлька, тебе лет-то сколько? – басит безглазая лысина.
– Восемь, – а мама уже скрипит дверью под ржавой железкой с номерами квартир.
– Валер, пошли, – и открывает черную щель. – Юль, еще погуляешь, – лысина поворачивается затылком и переваливается за ней в щель, а «Сникерс» из варежки скользит и шлепает в снег, и я наклоняюсь, чтобы поднять, и камешек вдруг вижу подходящий для глаза, маленький и круглый, потому что светло вдруг стало. Голову поднимаю, а прямо передо мной существо сияет с золотыми крыльями, на которых цветы растут, и сотней разноцветных глаз смотрит в мои, поставив пушистые лапы в грязь, и тяну к его милой голове варежку, чтобы погладить, а оно взмывает в небо и летит быстро-быстро, пока не превращается в одну из звезд, а под железкой хлопает дверь.
22
– Но… – Мелани обескураженно смотрит на открытую дверь вертолета, вокруг которого ветер треплет цветы, – ты обещала. Я ведь все съела.
– Вот не ври, Мел, – Аня поправляет рюкзак на плече. – Рыбеху не доела, – с утра над лугом собрались, да так и остались тяжелые серые облака. Над холмом, что темнеет далеко впереди, сверкают молнии. Поежившись, Аня берет Мелани за руку. – Ну ладно. Что там было?
– Пузырек, – восторженно шепчет Мелани.
– Точно. А на пузырьке написано: «Выпей меня». Она думает: «А вдруг отрава?»