Мелодия Секизяба (сборник)
Шрифт:
— А я тебе приказываю, как мужчина этого дома, не бояться ничего. Знаешь поговорку: если волк поможет, то и комар лошадь свалит. Помогай мне в том, в чём можешь, а остальное я беру на себя. Как всегда.
— Вот именно, — привычно произнесла мама.
Отец, ты меня обижаешь!
Немного отдохнув, родители вышли на участок. У каждого было там вдоволь работы: отцу надо было размотать длинный шланг и подтащить к дальнему участку с помидорами; мама засучила рукава и принялась готовить корм скоту. Но видно такой уж это был день, когда ничего из задуманного
Не могу сказать, что на лице у родителей отразилась какая-то радость при виде этой говорливой и настырной сватьи и будущей родственницы, но вежливость требовала от них внимательности, и они, скрывая неудовольствие, отложили все свои дела и устремились ей навстречу, как если бы не видели её минимум полгода.
— Добро пожаловать в этот неурочный час, сватья, — это сказала мама.
А отец более или менее сдержанно буркнул:
— Стряслось что-нибудь у тебя, тётушка Огульсенем?
— Вот именно, — ответила тётушка Огульсенем и крепко хлопнула себя ладонью по ляжке. — Именно случилось. Свалилось, как снег на голову. И надо стрястись такому именно в тот день, когда мы почти обо всём договорились. — С этими словами тётушка Огульсенем опустилась, на землю, и словно в величайшем трауре и горе стала прихлопывать ладонью по земле.
— Что могло стрястись? — наклонившись к маме, спросил отец, не без смятения поглядывая на сидевшую у его ног сватью.
— Ума не приложу, Поллы-джан.
— Боюсь, не сбылись ли мои смутные подозрения.
— О чём ты, Поллы-джан, — не поняла его мать.
Отец наклонился к уху матери ещё ближе:
— Я боюсь, что наша невестка сбежала из родительского дома.
— Ты… ты это всерьёз думаешь?
— А ты посмотри только на сватью, — ответил отец, взглядом показав на сидящую на земле у его ног тётушку Огульсенем. — Если не это — то что же? Ты только послушай, что она бормочет.
Мама прислушалась.
— И где были мои глаза, чтобы им вылезти раньше, чем они это увидели, — вот что донеслось до моих ушей и уж, конечно, до ушей моих родителей. — Разве я могла, дорогие сваты, подумать даже, что такое может случиться — это со мной, Огульсенем.
— Вот видишь, — сказал отец и почему-то оглянулся.
— Теперь вижу, — согласилась мама и тоже оглянулась.
— Видишь теперь, насколько я был прав, допуская такое, — твердил отец.
— Вижу, Поллы, вижу, — согласно поддакивала мама.
— Всё-таки, женщина, — заявил отец, — тебе нельзя доверять ни в большом, ни в малом.
— В чём же я провинилась, Поллы-джан? Не понимаю.
— В чём? Да уж, конечно, ты не понимаешь. А то, какие разговоры про нас пойдут — тоже не понимаешь? «Стоило Поллы-ага, — так станут теперь говорить, — посватать своего сына за Гюльнахал, как она тут же сбежала неведомо с кем и неведомо куда». Это ли не позор?
Мама побледнела.
— А чья это была идея — породниться с тем домом? — ехидно спросил отец. — Кто пел мне в уши с утра и до вечера, какая прекрасная невестка нам достанется? Не ты ли ещё час назад расхваливала ковры, которые она будет ткать, и подсчитывала тюбетейки, которые она вышьет?
Мама покорно опустила голову — да и что она могла сказать?
Тётушка
— Ай-вай, сваты, и что за несчастье на мою голову, Что же теперь делать? И кому, кому мне теперь пожаловаться, и кто мне посочувствует в моём горе?
Мне даже стало немного жаль тётушку Огульсенем — похоже было, что она искренне огорчена всем происшедшим.
Отец же, отвечая одновременно и распростёртой у его ног сватье, и маме, авторитетно заявил:
— Кто ложится спать рядом с собакой, просыпается в мухах. Кто не может смотреть как следует за своим имуществом, не должен заглядываться на чужое. Так я думаю.
Так он и на самом деле думал, но сказал это, понятно, не для того, чтобы познакомить тётушку Огульсенем со своими мыслями, сколь интересными бы они ни были, а для того, чтобы узнать, что думает по поводу происшедшего она сама и что думает теперь предпринять. Вообщем, отец, как мне казалось, больше всего хотел вернуться к своим помидорам. Но мама из солидарности, присущей всем женщинам, посочувствовала сватье Огульсенем.
— Бедняжка! Как ей не повезло, — обратилась она к отцу, проявлявшему уже все признаки нетерпения, а самой Огульсенем сказала: — Чем мы можем помочь тебе, уважаемая?
— Помочь! — завопила тётушка Огульсенем глубоким басом. — Как можно помочь тому, кто уже издох.
— Издох? — Это слово и мама, и отец произнесли одновременно.
— Где? — удивился отец.
— Когда? — спросила мама.
— Только что, — отвечала тётушка Огульсенем, роняя непритворные слёзы. — Только что у меня на глазах, в канаве. И верблюжонок погиб вместе с ней, — завыла тётушка Огульсенем ещё более страстно. — Вах-вах, не утешусь я никогда.
Тут даже я почувствовал, как у меня по коже пробежал мороз. Я уже ничего не понимал, а каково было моим родителям, которые и вообще-то соображали не так быстро. Нет, ничего нельзя было понять из завываний толстой сватьи, которая упрямо не хотела подниматься с земли и требовала родственного сочувствия. Но какого? В этом был весь вопрос.
Если Гюльнахал сбежала из доме, не желая подчиниться воле родителей — это было одно, и сочувствие тут должно быть тоже одно. Если по какой-то причине она попала в канаву и там, как выразилась только что тётушка Огульсенем, «издохла» — это было совсем другое. Но все карты смешивал неведомо откуда появившийся верблюжонок, которого можно было жалеть, но сочувствовать которому вовсе было не обязательно. И тут, вероятно, понимая, что ещё немного и у него ум зайдёт за разум, отец решился на действие самого непочтительного порядка, а именно: он просунул обе руки под мышки тётушки Огульсенем и самым непочтительным образом встряхнул её, как мешок с луком.
— Зачем ты трясёшь меня, Поллы-ага, — удивилась тётушка Огульсенем, на мгновение прерывая свои жалобы.
— Кто сдох? — напрямик спросил её отец. — Гюльнахал?
— Типун тебе на язык, сват, — возмутилась сватья и стала медленно подниматься с земли. — Что за мысли у тебя в голове.
— Если не Гюльнахал, — сказал вконец сбитый с толку мой родитель, — то о ком же ты причитала тут?
— О верблюдице с верблюжонком, о ком же ещё! Ах, сват Поллы, как я хотела этого верблюжонка подарить своей дочери на свадьбу, а теперь — ни верблюдицы, ни приплода.