Мелодия Секизяба (сборник)
Шрифт:
— Ты не прав, кум Поллы, — укоризненно ответствовала тётушка Огульсенем. — Ведь это представить себе только — и можно потерять разум: родители нашли ей хорошего парня из соседнего аула, а она заявила, что скорее выйдет в городе за первого встречного, чем за того, кого ей сосватали собственные мать и отец.
— Плевать мне на плешивого Нувмата, — решительно заявил отец. — Бездельник он, Нувмат, и всегда был бездельником. И хватит об этом. За целый час я не услышал ничего приятного для слуха. А помидоры не политы.
— До меня тоже дошли кое-какие слухи, — внезапно
Тётушка Огульсенем насторожилась.
— Если ты хочешь сказать, сватья Сона, что эти слухи каким-то образом касаются моей непорочной Гюльнахал, — заявила она совершенно решительно, — я просто отказываюсь их слушать.
— Давай я тебе всё же перескажу их, сватья Огульсенем, а ты уж сама решай касаются они Гюльнахал или нет.
— Не желаю даже слышать, — проговорила с достоинством тётушка Огульсенем.
— Говорят, что у Хайдара есть сын по имени Чарыяр…
— Зачем мне знать про Хайдара и про его сына, — забеспокоилась тётушка Огульсенем… — Конечно, я живу в ауле чуть не сто лет и знаю Хайдара, более того, я слышала, что у него, кажется, есть и сын, а может, нисколько, тогда вполне может быть, что одного из них зовут Чарыяр. Но я совершенно не представляю, какое отношение это может иметь к моей Гюльнахал.
— …и что этот самый Чарыяр, — продолжала мама, — по уши влюблён в Гюльнахал и всюду сопровождает её, как собственная тень, и что она сама никогда не говорит ему, что это ей неприятно. Вот что говорят люди, сватья Огульсенем, а так это или нет — тебе видней.
— Ложь, ложь, и тысяча тысяч раз ложь, — выкрякнула тётушка Огульсенем. — Увы, сват Поллы, — обратилась она уже к отцу, — для людей сечас нет ничего святого. Даже имя невинной девушки могут покрыть тенью. Никто не может чувствовать себя в безопасности. Да что далеко ходить — я сама слышала, как Меред кричал, что ты спекулянт и тебя надо исключить из колхоза — вот что можно даже услышать. А уж про девушку, которая ничем себя защитить не может, каждый волен плести, что в голову взбредёт. Клянусь солнцем, моя Гюльнахал глаз на мужчину не поднимет, если даже наступит всемирный потоп.
— Этот Меред до конца жизни не узнает, что такое покой, — сказал отец, скрипнув зубами от воспоминаний о нанесённой ему обиде. — Хорошо, сватья, давай двигаться вместе к концу наших дел. Никто про твою Гюльнахал не хочет сказать ничего плохого, а на то, что говорят или могут сказать люди — заткнём уши войлоком. Говори, что хочешь получить по обычаю, завещанному нашими предками за девушку Гюльнахал, которая невесткой должна войти в наш дом.
— Только ты уж держись меры, сватья Огульсенем, — попросила мама, испуганная, как бы тётушка Огульсенем не воспользовалась настроением отца и не назвала несусветной цифры. Но тётушка Огульсенем и не собиралась ничего называть точно. Что названо — то отрезано. Скажешь — а вдруг продешевишь?
— Был бы кошелёк полон, — уклончиво ответила она, — а остальное решится как-нибудь само собой.
— Было
— Ну, вот и хорошо, сват Поллы, — затараторила тётушка Огульсенем, очень довольная таким завершением дела. — Дай бог тебе здоровья, сват Поллы, чтобы ты дожил до ста лет. А у меня ещё столько хлопот, столько хлопот: ведь надо ещё найти человека, который снял бы шкуру с издохшей верблюдицы, грех пропадать такому добру, верно?
И с этими словами она опять исчезла, как если бы её здесь и не было. Родители долго смотрели ей вслед, словно ожидая, что она вот-вот возникнет снова. Затем они вновь занялись своими делами.
Весь вечер я проискал Чарыяра, а не найдя его, вернулся домой. Бесполезно было продолжать поиски; похоже, Чарыяра мне не найти. Ведь он шофёр, а сейчас все уехали на жатву ячменя на горные участки, и шофёра, конечно, тоже. Ячмень на горной богаре вырастает отменный, но созревает он на месяц позднее, чем на равнине — вот почему внизу жатва давно закончилась, а в горах ещё кипит во всю.
Дома жизнь шла как обычно. Родители хлопотали по домашним делам, которым, похоже, не было ни конца ни края. Вот вернулись домой обе наши коровы — и тут же мама, привязав их, кинулась кормить. Отца вообще не было видно — мне кажется, дай ему волю, он и спал бы в своём огороде.
Так что моего возвращения они и не заметили. Я сидел на тахте, смотрел в книгу, но не видел ни строчки. Всё у меня перемешалось — огромные глаза Кумыш, издохшая верблюдица тётушки Огульсенем, с которой надо содрать шкуру, Чарыяр, который крутит в эту самую минуту баранку на горных дорогах, о то время как его девушку сватают за другого, и много чего ещё. Наверное, я задремал, потому что пропустил момент, когда родители сели ужинать. Голоса их доносились вначале словно сквозь сон, но когда ясно услышал, мне стало не до сна.
— Я не говорю, что наш сын — плохой парень, — видимо продолжал отец предыдущий разговор. — Но скажи, моя Сона, куда это годится: мы из кожи вон лезем, чтобы не ударить в грязь лицом, а ему наплевать на всё это, потому что он совсем потерял голову из-за этой голоногой врачихи. Нет, это никуда не годится.
— Всё это так, мой Поллы — осторожно поддержала его мама, — но что нам делать, если это так, как ты говоришь. Ведь он нам не чужой. Он наш сын.
— Вот именно, что сын, — отрезал отец. — И раз он нам сын, а мы его родители, он должен считаться с нами прежде всего и оказывать нам всяческое уважение.
— Вот именно, — сказала уже мама. — Но разве он нас не уважает?
— Попробовал бы! — самодовольно заявил отец. — Спустил бы ему штаны и врезал бы так, что он неделю лежал бы на животе. Но разве уважение только в этом? А не в послушании? Именно в послушании. Он должен жениться на Гюльнахал, а врачиху забыть.
— Но как это сделать, Поллы-джан?
— Ты должна разъяснить ему то, что я тебе сказал..
— Я его знаю, Поллы. Он весь в тебя — такой же упрямый.
Отец задумался.