Мелодия Секизяба (сборник)
Шрифт:
— А что ты мне скажешь сейчас?
— А сейчас я тебе скажу всё то же — откажись от неё. Как бы далеко человек не зашёл по неправильному пути, если вернётся обратно — всё равно хорошо. Поверь нам с мамой, сынок, мы тебе плохого не посоветуем.
— Знали бы вы, где хорошее, где плохое, не покупали бы мне жену, словно корову, — сказал я и махнул рукой. — Ладно, завтра на работу, пойду спать. Спокойной ночи, мама. Спокойной ночи, отец. — И я поднялся, чтобы уйти. Но когда я был уже у двери, отец окликнул:
— Ашир!
Я обернулся.
— Да, отец.
— Останься, Ашир. Я хочу с тобой поговорить.
И я вернулся
Я согласен жениться, отец!
Итак я вернулся и теперь сидел на стуле, на котором обычно сидела мама, когда шила на швейной машинке. Я сидел молча, ожидая, что скажет мне отец, который всё ещё обмахивал грудь и спину покрасневшие от горчичников. Я смотрел на его мозолистые руки и видел, что он не знает, как подойти к этому разговору, такому для него важному, я очень любил его и жалел, но сейчас речь должна была идти о нашем с Кумыш счастье, и я должен был подавить в себе жалость. Я должен был убедить отца, вернее, переубедить его, а тяжелее этого нет ничего. Я понимал, что и мама, и отец действительно хотят видеть меня счастливым, но счастье это они понимали на свой манер.
Разве они виноваты, что выросли в тяжёлые годы и кругозор их узок. Разве каждый из них задумался бы отдать для меня всё, что они имели. Так почему же мы разговариваем, словно на разных языках, и почему наши слова так ранят друг друга. А с другой стороны не мог же я предать Кумыш и самого себя только ради того, чтобы отец не обиделся.
И я решил сражаться до конца.
Мама убирала постель, разбросанную отцом. Но когда она наклонялась над ним, они, словно продолжая давний разговор, что-то говорили друг другу, и я, выйдя из забытья и своих дум, успел кое-что услышать.
— Ты помягче, помягче с ним, Поллы-джан, — просила мама, — ведь он любит тебя. Поговори с ним, узнай, чего он сам хочет.
Отец что-то тихо отвечал маме и фыркал. Наконец, он обратился ко мне.
— Ну, так что ты мне хочешь сказать, Ашир? Нам давно надо было с тобой поговорить откровенно, давай сделаем это сейчас, согласен?
— Боюсь, нам не понять друг друга, отец, — сказал я то, что и на самом деле думал. — Позволь мне просто идти своим путём.
— Извилистая дорога заведёт в болото, — ответил отец, любивший говорить иносказаниями.
— А я собираюсь идти прямым путём.
Мама, почувствовав, что мы можем поссориться ещё до начала рзговора, подошла к нам.
— Ашир, сынок, не спорь с отцом. Кто любит тебя больше, кто думает о твоём счастье, кто готов на всё, чтобы тебе же было лучше? Отец и я. Кто работает, не разгибаясь, чтобы скопить лишнюю копейку, чтобы жить не хуже других, чтобы не стыдно было людям в глаза смотреть. А для чего всё это? Нам с отцом много ли надо? Значит, всё для тебя, для твоей будущей семьи. Разве мы хотим чего-то особенного? Нет. Хотим, чтобы ты женился, хотим нянчить внуков. Разве это грех? Сказать по правде, мы уже устали жить, как два барана, которые каждый раз упираются рогами друг в друга. Как говорит народ: «Одному в раю скучно».
— Если вам так скучно, не ездили бы попусту на базар, — не удержался я, — а работали бы, как и прежде, в колхозе. А то мне уже по улице пройти стыдно. Ещё немного и скажут, что у меня родители — лодыри.
Это я так сказал, нарочно. Отец у меня был всегда работник хоть куда. И сейчас, связавшись с рынком, он успевал столько же, сколько
— Ты лучше, сынок, мою работу не трогай. Поработай сначала с моё, а потом поговорим.
— Я-то могу и вообще не говорить, а вот на чужой роток не набросишь платок.
— В нашем ауле столько сплетников, сколько в Мекке паломников — сказал отец презрительно, а мама добавила:
— Вот именно.
Но отец уже завёлся.
— Я работаю на земле сорок лет. Нет такой работы, которой бы я не делал. И никогда не был в задних рядах. Ручной был труд, работали так, что рубашка была из одной соли. Нет, сынок, ты не дело говоришь. Думаешь, если ты сел на бульдозер и двигаешь туда-сюда кучу песка — это и есть работа? Надо ещё сто раз подумать, что из всей вашей работы получится в конце.
— Не хочешь ли ты сказать, — на этот раз обиделся уже я, — что те люди, которые проектировали и канал, и водохранилище, круглые дураки и понимают меньше, чем ты?
— Не знаю, дураки они или нет, а вот что воде путь хотят преградить песком, мне кажется, то же, что черпать эту воду решетом или наполнять бочку, у которой нет дна.
— А ты никогда, отец, не задумывался, почему на берегу реки песок становится таким плотным? От той же воды. Вот и мы делаем то же самое — пропускаем через песок воду, а уже уплотнённый употребляем, как строительный материал. А кроме того в основание насыпи закладываем толстый слой гравия.
— Не знаю, кто нам у вас мудрей всех, а мешать песок с водой — забава не для умных. Ну, сделаете вы плотину, соберёте воды паводка, а дальше что? Допустим, ваш песок не пропустит воду. А сель? Сель он тоже не пропустит? Или про сель вы забыли?
«Молодец, старик», — хотелось сказать мне отцу. Как он всегда здраво рассуждает, когда дело касается работы, и как он поразительно слеп, когда дело касается чувств. Но я никогда не называл отца «стариком», да и было ему немногим за пятьдесят, а кроме того, мне просто было интересно выслушать его мнение о моей работе. Была тут и другая мысль, поделиться которой я хотел с отцом, как с человеком многоопытным и многознающим. Дело в том, что темой дипломного проекта мне хотелось бы выбрать не просто какую-то отвлечённую проблему, или много раз другими решённую задачу, а что-то действительно новое, своё, что-то такое, что принесло бы людям и работе пользу не когда-нибудь в будущем, а как можно скорее — и кто, как не отец, мог подсказать мне такую тему. Момент был очень удобный, раз уж разговор зашёл о работе, но пока что я решил послушать, что мне скажет отец.
А он говорил:
— Слушай внимательно, сынок. Каждый, живущий в этих местах, знает, что такое сель, особенно в разгар весны. Иногда обходится одним селем, но иногда их бывает и несколько, один за другим, и тогда это беда — не приведи господь. И если сильный поток обрушится на вашу плотину из песка, вам не позавидуешь, так и знай.
— Это предусмотрено, — успокоил я его. — Водохранилище, которое мы строим, имеет расчётный объём заполнения двести восемнадцать миллионов кубических метров воды, а максимальное заполнение предусмотрено не более ста девяноста миллионов. Понимаешь? Обычный селевой поток имеет объём пять миллионов кубов, очень сильный сель — до десяти. А мы оставляем резерв в двадцать восемь миллионов кубов. Так что даже если селей будет три или пять — катастрофы не произойдёт. Ты согласен?