Меловой крест
Шрифт:
Почему я не могу жить спокойно без этой изнуряющей воображение и душу мечтой о славе?
Сколько люди совершили всяческого зла из-за низкого, подлого стремления к известности, восторженному обожанию, раболепному поклонению, оправдывая это невозможностью отказаться от неведомо как попавшего в их голову, когда они были еще детьми, всепожирающего желания выделиться из безликой массы людей и возвыситься над ней?
"Когда мир падет к моим ногам, — читал я, — я буду править людьми,
Нет слов, сказано сильно… Конечно, тебе будет хорошо, скотина!
Почему горбуну так не понравился Шварц? Ведь они похожи, как две капли воды.
"…И мне будет хорошо…"
Я вдруг понимаю, что и мне по душе эти слова…
…Я тяну время. Это отражается на многом. Я никак не могу решиться. Трудно стать негодяем. Трудно преодолеть короткое расстояние, ставшее неожиданно длинным, которое отделяет порядочного человека, каковым я всегда себя считал, от мерзавца…
Я бездельничал, слоняясь по квартире, когда раздался телефонный звонок. Я стоял рядом с телефоном, не решаясь снять трубку. Что-то говорило мне, что звонок не совсем обычный. Так и оказалось.
— Это Марго, — услышал я мальчишеский голосок.
Я переминался с ноги на ногу.
— Это Марго, — опять сказала она и засмеялась.
Почему бы и нет, подумал я… Девица сочная, молодая… Пусть приедет, что-то же в ней есть помимо проколотого булавкой пупка…
Короче, приехала она. Юная, соблазнительная, в джинсах и короткой майке, позволявшей любоваться отрытым загорелым животиком с очаровательным пупком.
Едва поместившись в дверном проеме, рядом с ней стоял огромный детина, одетый, как мне поначалу показалось, в форму капитана дальнего плавания. На детине была фуражка неизвестного яхт-клуба. Это я увидел, когда присмотрелся к детине и его одежде более внимательно. У моряка были наивные голубые глаза жулика, белозубая улыбка и коротко подстриженная светлая борода.
— Исфаил Бак, — вежливо представился гигант.
У меня брови поползли вверх.
— Шучу, — успокоил меня яхтсмен, — Виталий.
И протянул лопатообразную ладонь, которая оказалась на ощупь удивительно мягкой.
Я посмотрел на Марго.
Если она спит с этим викингом, ей, должно быть, приятно прикосновение его больших, широких ладоней.
…Накануне я сглазил предполагаемых любовников Дины. И теперь жил в ожидании сообщений в газетах о смертях знаменитых теноров и импресарио.
Я
(При этом, конечно, Дина не должна была пострадать. А вот осознать — должна…)
Ах, как прекрасно, должно быть, звучали голоса великих под сводами лучшего театра мира! Как, вероятно, неистовствовала публика, потрясенная ангельским пением вышепоименованных солистов! Какие бушевали аплодисменты, как восторженно надрывали глотки бисирующие молодые люди, любящие почему-то всегда и везде бывать вместе!
Но о жалости следовало позабыть.
Сглаз должен был быть основательным.
Окончательным и бесповоротным.
Мой беспощадный, свирепый сглаз должен был пробрать до печенок весь подлунный мир.
На свете будет еще много всяких там Корелли и Паваротти.
Одним Паваротти меньше, одним Паваротти больше… Какая разница?..
Оглашая окрестности ужасающими звуками, прекрасные стены величественного здания покроются безобразными трещинами сразу в нескольких местах. Стены грузно осядут, поднимая красную пыль до самых небес, раздастся жуткий стон тысяч людей, и…
Никем и ничем непобедимое желание разрушать, калечить, уродовать, ломать, крушить, приводить в негодность, садистски при этом похохатывая, заложено в нас с детства.
Я предвкушал дьявольское наслаждение…
Хотя и предполагал, что сглазить ее любовников мне будет не просто. Как-никак у Дины в предках — всякий цыганский сброд во главе с шаловливым бароном и успешно волхвовавшей бабуленцией. Дина могла и воспрепятствовать…
— У вас нет случайно с собой свежих газет? — обратился я к викингу. В последнее время в моем голосе — я это слышу! — все чаще появляются ноюще-визгливые нотки, какие бывают у сварливых старых перечников, которым, как ни старайся, никогда не угодишь.
Молодые люди устроились в креслах. Гигант сидел в напряженной позе, держа капитанскую фуражку на коленях. Когда он снял свой замечательный головной убор, то на макушке его светловолосой головы обнаружилась неожиданная плешь, которая напоминала миниатюрное плато.
На это плато очень хотелось поставить блюдце, на него — чашечку, в нее налить чаю, положить три кусочка сахару и, дождавшись, когда сахар начнет оплывать и опадать на дне, ложечкой его размешать до полного растворения.