Мемо
Шрифт:
Поль попытался заговорить. Язык у него словно одеревенел.
– Нервы…– вот и все, что ему удалось выговорить. Изабелла порывисто обняла его.
– Какой…– начал он, но ему помешали подступившие рыдания. В конце концов ему удалось выговорить: – Какой кошмар!
Изабелла увела его в комнату, служившую одновременно и гостиной, и кабинетом, и усадила. Поль давал себя вести, словно слепого.
– О каком кошмаре ты говоришь? Я оставила тебя в лаборатории час тому назад.
Поль посмотрел на Изабеллу так, что ей сделалось не по себе.
– Карлен не говорил тебе?..– начал он.
– О чем?
– О том, что я… что со мной не все в порядке…
Как сказать ей, что три дня назад он видел, как она покончила с собой, и что вышел из больницы, чтобы присутствовать на ее похоронах? Не нужно, чтобы она считала его безумным, даже если так оно и есть.
– Говорил… но ничего особенного. Расскажи мне о своем кошмаре. Тебе станет легче.
Им овладела паника. Что придумать?
– Не могу,– ответил он.– Должно быть, там я вздремнул. Точно уж и не помню. Только знаю, что видел жуткий кошмар.
– Тебе плохо спалось в прошлую ночь. Ты слишком много работаешь.– Внезапно она насторожилась.– Но ты хоть не начал снова?
– Начал что?
– Да принимать «мемо-2»! Мне кажется, что он не менее опасен, чем С-24.
Поль ухватился за спасительный шест, который она, сама того не ведая, протянула ему.
– Да,– ответил он.– Об этом никто не знает. Но теперь у меня не сохранилось воспоминания о… о погружении. Только ощущение ужаса.
Ложь удалась на славу. Изабелла умоляюще заговорила:
– Прошу тебя, прекрати прием… По крайней мере, в одиночку. И не раньше, чем мы побольше разузнаем об этом веществе.– Она нахмурилась.– Иначе я тоже начну принимать его. Меня так и подмывает попробовать.
– Нет! – вскричал Поль.– Это может плохо кончиться. Как с С-24. Ты сама говорила! – Он схватил ее в объятия. – Пусть хотя бы один из нас полностью сохранит рассудок, – пробормотал он.
Поль был так счастлив от воскресения Изабеллы, что решил проводить страусовую политику по отношению ко всему остальному: воспоминанию о безумии, тревоге за будущее, полной неразберихе. К этому его вынуждало и поведение окружающих. Как он и ожидал, никто из его друзей не вел себя так, как если бы произошла трагедия. Присутствие Изабеллы воспринималось всеми как нечто совершенно естественное. Ужас, пережитый Полем, принадлежал одному ему и имел не больше последствий, чем дурной сон.
Но уж Поль-то прекрасно знал разницу между теми снами, что снились ему ночью в постели, и теми, что преследовали его наяву…
Он не помнил точной даты, когда его положили ь больницу. Да и чего стоят такие воспоминания… Дата могла быть какой угодно. Судя по некоторым деталям, кошмар гнездился где-то в окрестностях нормального настоящего. Примерно как ужин с Мариеттой. Между различными версиями жизни в его сознании были большие провалы. Но они, похоже, длились не больше нескольких месяцев. Придя к такому выводу, Поль посмотрел на календарь: было 12 февраля 1962 года. Итак, он воспринимает события не в незыблемом порядке их следования, а как бы от случая к случаю, причем в произвольной последовательности. Его можно уподобить пловцу под водой, который время от времени, чтобы сориентироваться, выныривает на поверхность, причем то впереди по маршруту, то позади, а то и вообще в стороне от него. В стороне? А что происходит в стороне от, времени? И что случается с сознанием пловца, когда он под водой? Почему обычному пловцу представляется, что его появления на открытом воздухе следуют непосредственно одно за другим, тогда как даты и события всякий раз противоречат этому представлению? То ли погружение не поддается осознанию, то ли само выныривание влечет за собой потерю памяти?
Конечно, если он безумен и подвержен припадкам, то вполне возможно, что только эти припадки ему запоминаются. Тогда его патологическое мироощущение полностью оторвано от его действительного существования и они никак не связаны между собой. Быть может, на самом деле он шизофреник, которого упрятали в лечебницу и который совершенно не отдает себе в этом отчета. Или же он пребывает в каком-то четвертом существовании, о котором никогда не будет иметь представления и к которому не принадлежит никто из тех, кого он знает. В таком случае все это, возможно, когда-нибудь исчезнет, как утренний туман, чтобы уступить место существованию реальному, равнозначному его смерти, поскольку в действительности будет существование кого-то другого: разве жизнь не есть сознание плюс память?
В течение недели страусовая политика себя оправдывала. Так, 18 февраля Поль преисполнился сочувствием к жителям Гамбурга и Шеффилда, на которые обрушился ураган. Ветры со скоростью двести километров в час в Европе редки…
Он с одобрением отнесся к встрече министра по делам Алжира Жокса с эмиссарами ФНО, но задался вопросом, что станет с планами на будущее, провозглашенными Бен-Беллой в своей резиденции в Онуа.
В полдень на волнах «Франс-2» Поль прослушал передачу «Чердак Монмартра». Вслед за тем он узнал, что к концу года Франция будет располагать ядерной энергетикой, и порадовался этому.
Вечером они с Изабеллой поужинали в китайском ресторанчике, потом пошли в «Одеон» на спектакль ирландского драматурга Брендана Баха «Заложник» с участием Джорджа Вильсона, Арлетти и Мадлен Рено. Особенно им понравилась реплика, брошенная Вильсоном Мадлен Рено, игравшей сестру Армии спасения: «Там, где армия, спасения нет». , По возвращении они устроили себе небольшой праздник, выпив по бокалу шампанского. Потом выпили еще и еще и прикончили всю бутылку. Слегка опьяневший, в прекрасном настроении, Поль пылко засвидетельствовал Изабелле свою любовь и был вознагражден взаимностью. Уснул он с ощущением безоблачного счастья.
Проснувшись, Поль обнаружил, что уже не лежит в своей постели, а сидит на стуле посреди комнаты. Ставни были закрыты. Слабый свет освещал гроб на подставке. Издав вопль отчаяния, Поль попытался вскочить. Резкая боль, словно удар кинжала, пронзила его бедро. Он со стоном рухнул назад на стул. Чья-то рука стиснула его плечо.
– Будь благоразумным! – почти шепотом сказал стоявший рядом Дармон.
– Нет! – вскричал Поль. – Нет!
– Поль! – раздался укоризненный голос Мариетты.
Звук шагов в коридоре. Скрип открываемой двери. Несколько невнятных слов. И вошел Жинесте, негромко сообщив: