Мемориал
Шрифт:
— Да вас никто и не зовёт, — сказал Бэзил. — Я пойду, надеюсь, что и Фома не откажется.
— А я? Я тоже хочу! — возник я.
— Да куда вам? — оборотился ко мне Бэзил и отечески погладил по голове. — Всё равно же через полчаса задрыхнете, и никакого толку от вас не будет.
— Хочу! — продолжал я ныть. — Из творческих соображений!
— Да пусть катится! — осерчала Виола. — Он же нам спокою не даст, зануда творческая. Ну и забирайте его с собой!
— Такой вариант вас устроит? — адресовался к гостям Бэзил. — Кто с нами пойдёт к Марку? Или оба пойдёте?
— Янис — утренний человек, — ответил старший. — А я — сова. Я пойду, а он отправится в гостиницу. Только жаль, что мы испортили вам праздник.
— Это не праздник, — уточнил Бэзил. — Это поминки. Ну что, собираемся?
Напихали мы в сумки провизии, молодого мортуса отправили в гостиницу, девчонкам пожелали спокойной ночи, а сами вчетвером пошли к Марку.
Что за нелепая фантазия тащиться на Посад в такую ночь! Так уютно было у Бэзила, так тепло, а на улице — чума, зараза, ходишь как в лагере, и от каждого встречного шарахаешься: того и гляди хлопнет из-за палатки тетивой — и свалишься.
— Пушкинская ночь… — вздохнул Фома, глядя на звёзды.
— Это в каком смысле? — удивился Бэзил.
— Ну, как это… Вальсингам, и всё такое.
— Ага! — завопил я на всю улицу. — Значит я не сумасшедший!
Бэзил ухватил меня за плечо:
— По вас этого не скажешь. Что с вами, Август? Опомнитесь.
— Вы слышали, что он сказал?! Чума! У меня весь день — чумное ощущение! Декамерон! Пир во время чумы!
— Но зачем же орать как чумовой? — мягко уговаривал меня Бэзил. — Во-первых, вы смущаете нашего гостя. Во-вторых, из-за вас с Фомою, но главным образом — из-за вас, Август, мы идём не на Посадскую, а совсем в противоположную сторону.
— Ну да… — застеснялся Фома. — Условный рефлекс! Мы же за вином к «Поросятам» бегаем. Вот и сейчас туда понесло. Как сказал Блок: «Нас ведут волосатые ноги…»
— «И осёл начинает кричать»? Ты на что это намекаешь? — обиделся я.
— Да нет, просто к слову пришлось. Однако чего мы стоим? Надо же на Посадскую поворачивать!
И мы пошли по скверу, по бывшему Торгу между Владимиркой и Спасской, но вдруг Бэзил остановился.
— О, проклятье…
— Что с вами? — испугался Фома.
— Сердце схватило…
— Может, присядем на скамейку?
— Нет, ничего, отпускает… Вы чувствуете, как тяжело, какая-то давящая тяжесть во всём?
— Воздух как венозная кровь, — сказал я. — Кислорода нет. Что происходит? Инопланетяне, что ли, высадились?
А Торг, превращённый в нелепый сквер, вдруг странно ожил, зашумели ветви деревьев, и, казалось даже — стволы зашатались, как будто древний форум пытался избавиться от зарослей, тяжко дышал и напрягался. А слева дыбился Кремль, и случайно увидев Погорелую башню, я вновь содрогнулся, вспомнив тот расплавленный майский день. А справа, через форум, вставали призраки Спасского монастыря; вероятнее всего, это были сполохи мертвенного света «дневных» ламп, но я чувствовал и видел, что здесь — и колокольня, и глава взорванного собора. Город жил своей ночной жизнью, и эта жизнь отличалась, ох как отличалась от обычной!
Мы шли, а вернее — крались по улицам, как по вражескому стану, и пока доплелись до перекрёстка Пятницкой, Посадской и Водовозного переулка, всё нарастал гул какой-то.
Всё казалось — пялятся из тьмы чьи-то глаза из-под бронзового шлема, а пространство то сжималось, то разжималось, будто пьяный фармазон играл на немецкой гармони. Когда подошли к дому Ордыниных и уже совсем было его миновали, заволновался и наш чухонец.
— Что это, что это? Как будто шум? — залопотал он.
— Буря, — сказал Фома.
— Какая к дьяволу буря! — крикнул Бэзил. — Быстро, быстро!
И тут из раздутого и вспученного пространства что-то свистнуло. Мы даже пригнулись: над нашими головами словно молния пролетела и ударила в соседние ворота.
— За такие шутки надо голову отрывать! — заорал Фома. — Это же стрела: вон она в воротах торчит!
— Бегом на противоположную сторону! — скомандовал Бэзил.
Мы перебежали и быстро-быстро пошли к Николе.
Гул прекратился, но мы не убавляли шага, и неведомо как, минуты в четыре, мелькнула одна, другая, третья и четвёртая церковь, и только тогда перевели дух, когда калитку у Марка захлопнули. А уж когда в дом залезли и щеколду заложили, тогда уж совсем полегчало.
— Странные вещи у вас творятся… — прошептал мортус.
— Никогда такого не было, сколько себя помню, — отвечал Бэзил. — Может правда инопланетяне?
— И стрелами пуляют? — съязвил я.
— Оставьте, оставьте. Это просто Фоме показалось.
— Ну в таком случае и мне показалось.
— А это под влиянием Фомы.
— Да ну вас к лешему! Что вы ни одному слову не верите?
— Не кипятись, — успокоил меня Фома. — Какая, в сущности, разница? Давайте лучше осмотримся.
— Вот-вот. Мы тут как-то между делом забыли, куда пришли, — поддержал Бэзил.
— А мы здесь в безопасности? — спросил чухонец.
Бэзил пожал плечами.
— Более-менее. Со мною старенький вальтер. А у вас есть что?
— Браунинг; но это так, игрушка.
— Дискомфорт какой-то, — пихнул я Фому. — Будто за нами следят.
— Почувствуешь дискомфорт, — хмыкнул он, — когда в тебя стрелять начнут. Воля ваша, господа, а в этих стрелах есть что-то внепространственное. А ну как они могут проходить через стены?
— Вряд ли. Тогда бы она в воротах не застряла.
— Разве что…
— Два психа, — заметил Бэзил доверительно.
— Ты не находишь, что мы — как в бастионе? — продолжил Фома.
— В акрополе! О Троя, Троя!..
— Одно жаль, что Ирэна не согласилась прийти. Она быстро ларец нашла бы.
Бэзил скептически глянул на нас.
— Да кто вам сказал, что вещь вообще спрятана? Марк вполне мог положить её на виду. Своеобразный психологический этюд в стиле Эдгара По. Старый мошенник! И после смерти покоя не даёт. Мог бы и предупредить о своих латышских связях.