Мемориал
Шрифт:
— Это другое дело. У Марка была невеста. Её отбил его собственный друг. Трудно судить человека, когда сам не знаешь — как бы ты поступил на его месте…
— Любовь — романтическое чувство, — кисло заметила Виола. — Но это не основание, чтобы убивать друзей.
— Марк не убивал Митяя. Он донёс. А тому дали несколько лет лагерей. В лагере Митяй получил двустороннюю пневмонию и умер. Но от такой болезни можно умереть и на воле. Марк отчасти виноват в смерти друга. Но он же и сохранил ему жизнь.
— Что за чушь? — не поняла Виола.
— Менелай, — сказал Фома. И начал читать размеренно и ясно.
МЕНЕЛАЙ
И воли нет уйти от ласкового плена,
и верного пути — от Участи своей.
Сухую горечь губ измучит суховей,
а губы прошепнут: «Иди ко мне, Елена!»
Колдует Илион. Свивается Лиэй.
Слоится на полу отброшенная хлена.
Я гладил перламутр горячего колена.
Она была моя. И я — молился ей.
Я тихо говорил: «Коль ты — одна из нас,
то будь со мной всегда! Теперь — весь мир погас.
Ты — мир, и плоть, и дух, и жизнь моя, и сила!»
Но только тишина звучала мне в ответ.
И уголками рта смущая лунный свет
улыбку зыбкую во тьме она таила.
Дыхание сквозняка прошлось по гостиной, дрогнули и затрепетали язычки свечей… Митяй смотрел из рамки со стены прекрасный, как молодой бог.
— Это стихи Митяя, — сказала Виола. — К чему ты их вспомнил?
— А к тому, что его стихи сохранил Марк. А мог бы и не сохранять. Вы помните ситуацию начала 50-х? В ту эпоху держать у себя такую рукопись было не только бесперспективно, но и опасно для жизни. Марк погубил Митяя, потому что хотел жениться на Елене. Но он не знал, что Эйрена уже была зачата. А когда узнал — было уже поздно. А потом Митяй умер, и Марк Левин жил со всем этим; и не дай Бог никому из нас изведать то, что он пережил.
— Вот речь настоящего адвоката! — холодно усмехнулась Ирэн.
Фома погладил свою бородку и грустно глянул в ответ.
— Твоя ирония понятна. И всё же мы собрались тут и поминаем Марка. И, наверное, его память всё-таки чего-то стоит, если мы сидим здесь и не расходимся…
И тут раздался звонок в дверь.
— Наследнички пожаловали, — без энтузиазма предположила Эйрена. — Что им здесь нужно? Ведь уже всё поделили, кажется?
И действительно: Виола ввела за собой двух престранных субъектов. Двух мортусов. Правда у них не хватало монашеских одеяний и крючьев, что меня спервоначалу очень смущало; я всё никак не мог понять: отчего это мортусы одеты не по-своему. Первый, пожилой, был засупонен в чёрный костюм и в чёрную же рубашку с белым воротничком, что придавало ему вид пастора. Другой тоже сверкал чернотой, правда сорочка у него была коришневая. Походил он на протестантского дьячка, поскольку имел белобрысую шевелюру и стройный силуэт, в отличие от грузного и лысого пастора.
Впрочем, весь этот протестантский декорум меня не обманул: в глубине души я продолжал оставаться в убеждении, что это тайные католики.
Эйрена молча пересела в дальний угол и сканировала оттуда рысьими глазами, не вмешиваясь в беседу.
— Здравствуйте, господа, — сказал старший. — Василий Алексеевич?
— К вашим услугам. Давно из Риги?
— Почувствовали акцент? Приехали только что. Мы собрались, как только получили печальное известие о кончине господина Левина.
И он подал Бэзилу письмо.
— Присаживайтесь, господа, — сказал тот и принялся внимательно читать короткое послание.
— Почерк Марка, — сказал он и надолго задумался. Стало даже как-то неловко. Старший мортус покашлял, обращая на себя внимание.
— Извините, — спохватился Бэзил. — Слушайте, Фома, вы не помните среди вещей Марка такой особенной шкатулки? Вот послушайте: «Подателю сего следует вернуть шкатулку из чёрного дерева со свастикой по краям. В шкатулке лежит книга, её следует отдать, не читая, вместе со шкатулкой».
— Нет, — решительно сказал Фома, — ничего подобного не было. Я помогал московским наследникам упаковывать все вещи, этот предмет я заметил бы.
— А вы не могли случайно пропустить? Вещь всё-таки небольшая…
— Господь с вами, Бэзил. Всё ведь по описям сдавалось. Вот они, кстати.
Фома вытащил бумаги из кожаной папки на камине.
— Вот перечень их вещей, вот — наших. Кроме этого никаких лишних предметов не было.
Гостям налили шампанского. Старший с удовольствием выпил, заел сыром и с довольным видом углубился в чтение перечней. Но напрасно он читал, и к концу бумаги вид его уже не был довольным.
— А хорошо ли вы искали? — потерянно произнёс он, обращаясь неизвестно к кому.
— Что значит «хорошо ли»? — удивился Фома. — Мы и не искали ничего. Я же говорю: всё чётко по списку сдано было.
— Погодите-ка… — задумалась Эйрена. — А ведь это мысль. Мы же и в самом деле ничего не искали. Вот что: надо ещё раз сходить к Марку и осмотреть весь дом.
— Сегодня уже поздно, — сказал Фома. — Да и какие поиски на хмельную голову?
— Но это вряд ли устроит гостей, — возразил ему Бэзил, бросая взгляд на пастора. — Они могут подумать, что мы ночью обыщем дом.
— Нужен компромиссный вариант, — авторитетно заявила Виола. — Но мне что-то в голову ничего не приходит.
— Не удивительно, — заметил я.
— Зануда!
Тут нас неожиданно прервали.
— Мм… Василий Алексеевич… — сказал пастор и сделал ему какой-то непонятный знак.
Бэзил улыбнулся:
— Нет, нет. Я не из вашего ордена. Но поверьте, сомневаться в честности коломенцев вам не придётся. Мы что-нибудь придумаем.
— Да что тут думать? — сказала Ирэна. — Надо отправить делегацию к Марку. Кто-то от нас, кто-то от них. Ночью посторожите дом, а утром все остальные придут. Тогда и совершим совместный осмотр. Только заранее предупреждаю: я туда не пойду. И Виола тоже.