Мемориал
Шрифт:
Если бы троянцы могли собраться вместе, сосредоточить удар — участь ахейцев решилась бы уже сегодня. Но их войско тоже было разбросано — разбилось на мелкие схватки и не успевало соединиться. И пока шёл этот мутный, вскипающий то здесь, то там бой, основные силы греков проходили сквозь ворота среди частокола к себе в лагерь. На счастье, убитых насчитывалось не так много, как можно было бы ожидать. Но раненых даже исчислить казалось невозможным.
Ахейские укрепления начинались окопом — неглубокий ров опоясывал весь лагерь. Пешим воинам его ещё можно было пересечь, но от всадников и уж тем более от колесниц ров защищал надёжно.
Дальше бугрился не слишком высокий вал — да и зачем было его насыпать выше? — никто не предполагал, что дело может так обернуться. По верху шла боевая площадка, с внешней стороны её прикрывали отёсанные брёвна — частокол. Не сказать, чтобы чересчур мощные укрепления — но с налёта не возьмёшь: надо заранее готовить лестницы для приступа и хворост — засыпать ров.
Но главное, конечно же, не в частоколе и рве, а в тех воинах, что стоят на валу. У них в руках — страшные далеко разящие луки. Даже подойти к стене — задача не из лёгких, а ведь наверху есть ещё отточенные жала мечей и копий.
Хорошая крепость, — но только когда ворота закрыты и всё готово к обороне. А сейчас — створы распахнуты настежь, и нельзя их сомкнуть — снаружи ещё остаются свои.
— ЛАДАС!
— Кто это? — подумал он. — Кто это меня зовёт?
Ладас оглянулся. Рядом никого не было. Бой продолжался, но никто из воинов не мог говорить так близко. Ладас один стоял, и Солнце жгло его, пронизывая латы, и ветер, горячий ветер трепал волосы, выбивающиеся из-под шлема, и вскидывал боевой плащ. Ладас входил в отряд сопровождения, шёл за колесницами, но коня под ним давно ранили, и сейчас животное издыхало где-то неподалёку.
Воин направлялся ко входу в лагерь, а вокруг мчались отступающие колесницы — и неожиданно он оказался в задних рядах, в тылу бегущих ахейцев.
Большая часть войска уже, кажется, скрылась от преследования, но кое-где ещё продолжался ожесточённый, лишённый стратегического смысла, бой.
Ладас уже готов был сделать несколько десятков последних шагов, когда голос остановил его.
— Кто же это?
Ратник снова оглянулся. Он увидел, как в отдалении мчатся ахейские всадники и пехотинцы, а трояне перехватывают их, не дают бежать.
Уже пора было закрывать ворота — враги наседали! Но защитники вала всё медлили, ждали, пока соберутся остальные.
И Ладас понял, что остановило его. Внутренний зов! И это он сам обращался к себе, или нет, не он, а его совесть.
Что случилось? А вот что: ему стыдно отступать! Надо было задержаться у ворот и остановить, хотя бы на несколько мгновений задержать, рвущихся к воротам троянцев, чтобы дать возможность десятку-другому ахеян укрыться за частоколом.
Но это была верная смерть.
— Что же? — подумал он. — Кажется, надо умереть? Да, это конец.
Впрочем, тут стало не до размышлений. Он увидел, как бежит к нему знакомый ахеец, возница. Он позабыл его имя, все называли его — Рыжий. Видать, выбило бедолагу из повозки при столкновении, а, может, убили броненосца или перерезали лошадей. Шлем он потерял, полусорванный холщовый панцирь болтался, рыжая негустая борода растрепалась. Воин бежал, прихрамывая, а за ним летел чёрный пыльный столб.
Задыхаясь, боец подбежал, повернулся, и они стали плечом к плечу.
Грохот приближался.
«Вот, сейчас, — пронеслось в мозгу. — Достаточно пары стрел — и всё!».
Но никто не стрелял.
— А! У них колчаны пустые! — вскричал ахеец.
— Погоди радоваться, — осклабился сосед.
И тут же враги навалились.
Ладас изготовился, товарищ его тоже, и, едва колесница приблизилась, оба метнули дротики. Сосед промахнулся, но и враг не успел бросить точно: копьё ударилось, пробило щит и застряло.
Ладас не стал смотреть, как его товарищ вытаскивает копьё — он глядел на троянцев. Он видел, что попал. Попал! С первого раза!
Ближняя колесница шатнулась и боком стала отходить: возница осторожно отгонял её и оглядывался. Илионский латник еле держался, наваливаясь на него всем телом.
Но следом уже летели ещё две повозки. Соратник его вскрикнул. Ладас увидел, как Рыжего швырнуло на землю; из горла торчало древко, он бился и хрипел.
Ладас едва успел уклониться: копьё просвистело, чиркнув по шлему. Кони неслись прямо на него, но ратник не стал отступать, он метнул второе копьё — в створ меж лошадей, и поразил возницу — легковооружённого. Острое жало пронзило панцирь в середине груди, лошади метнулись и пошли стороной. Другая колесница промчалась справа, а впереди близились ещё две.
Ладас вырвал вражеское копьё из земли, встряхнул, примеряя его к руке. Потом сделал вид, что бежит налево, и, едва возница переложил вожжи, метнулся направо. Повозка прогрохотала мимо. Сокрушающий удар вражеского меча обрушился на его щит и пробил медный покров, отхватив большой кусок щита, но убить ахейца не удалось — колесница миновала, и Ладас, размахнувшись, метнул копьё вслед, быстро и страшно вонзив наточенный наконечник в пояс врага, на уровне почек. Воин с ужасным рёвом повалился в пыль.
Крик веселья и радости вырвался у ахейца. Ещё несколько братьев по оружию проскользнули в лагерь, пока он дрался у ворот. А страха уже не было, настолько выросло ожесточение боя. Всё тело кипело растворённой злобой и жаждой схватки. Словно в пророческом сне, воин снова изготовился навстречу врагу. И тут он ощутил такую боль, что небо почернело в глазах.
— В спину, — подумал он и почувствовал, что падает. Свет и тьма вспыхивали, словно молнии мелькали перед ним. Боль вдруг ушла, она словно вытекла из него с огромной быстротой. Стало легко, как бывает только во сне или в минуты совершенного счастья.