Мемориал
Шрифт:
Когда-то воздух здесь был плотен как бальзам, весь пропитанный ладаном, колдовскою травой, дорогими винами, лимоном и пряностями. И этот воздух ушёл, сменился пыльной затхлостью. Даже деревянные панели, даже бронзовые ручки исчезли, ничего не осталось. И присесть не на что. А когда-то здесь стояли резные псевдоготические стулья с высокими спинками и масонскими символами. Так мы и толклись посреди разгрома; голые ободранные стены глядели разводами сырости и безобразными клочьями паутины.
— Вот и всё, господа, — сказала Ирэна.
— Славно они поработали… — буркнул Фома, покашливая. — Я замотался им вещи таскать.
— Ты им помогал? — поразилась Виола.
— А что же сложа ручки сидеть? Да они и не обидели меня, кстати сказать. Вон видишь, стопы в углу связанные? Часть библиотеки. В том числе Отцы Церкви, Августин… Настоящая редкость…
— Переводы не слишком точны, — заметила Ирэна.
— Лучше неточный, чем вообще никакой.
— Пожалуй.
Стояли молча. И когда раздался звонок, все шарахнулись, как от выстрела. Кто мог звонить в этот пустой и мёртвый дом?
— Пойду открою? — промямлил Фома.
— Стой. Я сама.
Ирэна пошла и не менее пяти минут мы её ждали, переглядываясь. Когда молчание стало невыносимым, она вернулась, бледная и спокойная.
— Это твой племянник из Рязани.
— Саша? — изумился Бэзил.
— Саша, — съязвила Ирэн. — Мерзкий тип. У, нежить.
— Ирэн!..
— Отстань. Я знаю, что говорю: чутьё меня ещё никогда не подводило.
— Что ты предприняла? — спросила Виола.
— Отвела ему глаза. Пошёл кренделя выписывать, обалделый. Но на Дворянскую он всё-таки к тебе придёт сегодня вечером; совсем отвязаться не удалось.
— Да зачем он приехал-то?
— Зачем, зачем… — отозвался Фома. — Наследство делить.
— Господь с тобою! Какое отношение он имеет к Марку?
— В том-то и дело, — Фома бросил вокруг вопросительные взоры. — Вы что, на калитке записку оставили с адресом?
— Нет, конечно, — ответила Виола.
— Так какого хрена он сюда припёрся?
— Ну, всё-таки он был с Марком знаком… — предположил Бэзил.
— Но не настолько же, чтобы являться к нему в гости. Он приходит к вам, никого не застаёт, и прётся сюда. Откуда он узнал, что мы здесь?
— Мне тоже интересно было бы узнать сие, — промолвила Эйрена, и в голосе её не чувствовалось ничего хорошего. — Вцепился, как клещ, еле отделалась от него…
Прошла минута.
— Ну что ж, — адресовался Бэзил ко всем. — К нашему родственнику есть вопросы, конечно. Однако это дело вечера. А сейчас нам нужно идти в тайник.
Фома нажал на небольшую дверь, скрытую некогда шкафом красного дерева. Мы вошли в комнату: не то кладовку, не то чулан; во всяком случае, окон в ней не было. Но не чувствовалось тления и затхлого воздуха, какой можно было бы ожидать в замкнутом помещении. Очевидно, где-то шла скрытая вентиляция.
Посреди комнаты лежал матрац, а около него обретались недочитанная книжка, полупустая бутылка дорогого коньяку и стакан. В стакане покоился ломоть лимона. Всю эту картину озаряла голая лампочка, свисающая с потолка.
— Клюкаешь? — сварливо заметила Виола.
— Дык сёдни, чай, не постный день, — пожал плечами Фома. — А потом, без бутылки тут спятишь со страху.
— О чём вы треплетесь? — с тихой досадой произнёс Бэзил. — Вам что, больше заняться нечем?
Действительно, заняться было чем.
На полу и на большом сундуке громоздились стопы книг и рукописей, все стены были уставлены полками, и на них тоже бугрились книги — словно циклопическая кладка троянских стен. Это был призрак «Илиона». Не вся Либерея, уничтоженная временем и людьми, но её символ… Здесь же рядом лежала какая-то старинная рухлядь, несколько шкатулок, склянок и лабораторная посуда. На стене висело небольшое венецианское зеркало, глухо мерцающее жемчужно-свинцовым блеском из тёмной рамы, ветвящейся гибкими сочными жуковинами и виноградом.
Виола уселась было от удивления прямо на окованный сундук, но Бэзил согнал её, постелил волчью шкуру, и лишь тогда девчонки пристроились в углу. Фома же примостился на матрац и развернул большой лист, исчерченный письменами Марка.
Покашливая, экая, мекая, Фома стал пробираться сквозь эти строки, читая, что кому досталось.
Как Марк и собирался, остатки «Илиона» он передал Фоме: книги и несколько образов. Большую часть прочих вещей поделили между собой Бэзил и Виола. Ирэне достались оккультные книги, лабораторная посуда и дневник Марка. А в моих дрожащих от восторга руках оказались: «Смарагд» и груда выписок из «Троянского сказания».
Время полетело, полетело, и как-то сразу забылось. Мы сидели час, два, и слышался только шорох страниц, трепетание рукописей.
И, едва лишь я углубился в илионские страницы — и зазвенела бронза щитов, и зазвучало пришепётывание греческое, как вдруг голос Ирэны вывел нас из плена безвременья.
— Так вот оно что…
Все подняли головы, перестав читать и перебирать вещи, и воззрились на неё.
— Что? — спросила Виола.
— Выходит, мой отец — не отец. Я об этом догадывалась. Давно догадывалась…
Никто не решался продолжать. Ситуация, действительно была странная.
— А… ммм… ты извини, конечно, — засмущался Фома. — Но с нашей-то стороны интерес понятен… А кто же твой отец в таком случае?
— Не могу взять в толк. То ли Марк, то ли Митяй, из дневников не поймёшь. Когда речь заходит об Элен Бертье, Марк впадает в лихорадочное состояние. Даже почерк становится нечитаемым. Одно ясно, — она поглядела на Бэзила, — вы все трое были влюблены в неё.
Бэзил опустил глаза.
— Как-то это всё неловко получается, Ирэн… Конечно же, я неспроста люблю тебя, как родную… Ты очень похожа на мать. И когда Элен умерла, я стал заботиться о тебе… в память о ней. Но у нас с Элен отношения были самые целомудренные. А вот Марку она отвечала взаимностью. Они так подходили друг другу… Признаюсь, я сильно завидовал Марку. Он в юности был очень красив. А потом Митяй… В общем, он нехорошо поступил…