Мемуары маркизы де Ла Тур дю Пен
Шрифт:
Эпоха конца Старого порядка и постреволюционной Франции – это время, когда женщина играла заметную роль в обществе. Речь идет о прославленных хозяйках салонов, объединявших вокруг себя представителей высшего света, интеллектуальную и политическую элиту общества. Можно вспомнить имена герцогини д'Абрантес, мадам Адель де Буань, Доротеи де Дино, герцогини Курляндской, Дельфины де Жирарден. Все они были хозяйками салонов и оставили блестящие свидетельства политической и интеллектуальной жизни той эпохи. Жизнь маркизы де Ла Тур дю Пен была столь бурной, чреватой опасностями, бегствами, что ей было не до светского салона, а ее воспоминания – это прежде всего история семьи и стремление сохранить для сына светлую память о его отце.
Мемуары всегда являются очень субъективным, хоть и очень интересным для исследователя источником, и к содержащейся в них информации надо относиться весьма осторожно. Но в данном случае мы имеем дело с текстом, как уже отмечалось, предназначенным не просто для абстрактных потомков с целью
Конечно, мемуаристку можно упрекнуть в том, что она описывает события, зная их последствия и конечные результаты, когда все видится иначе, когда все мы мудрее и опытнее. Говоря словами Марка Блока, она видит событие в завершенном виде, что очень важно для историка. А была ли маркиза де Ла Тур дю Пен умна задним числом или описывала по памяти свои подлинные впечатления и мысли той поры, наверное, и предстоит разобраться читателю. В любом случае это ее рефлексия о пережитом опыте, это ее оценка произошедшей в стране Революции. Собственно, тогда эта задача стояла перед всеми французами: пережить этот великий и страшный опыт, отделив зерна, то есть позитивные завоевания Революции, свободу и равенство граждан перед законом, от плевел – анархии, деспотизма и террора.
Генриетта-Люси Диллон (в замужестве госпожа де Гуверне, потом госпожа де Ла Тур дю Пен де Гуверне, после 1820 г. – маркиза де Ла Тур дю Пен) родилась 25 февраля 1770 г., за девятнадцать лет до Революции, а поскольку тогда люди взрослели рано, подошла к 1789 году вполне сформировавшимся человеком. По крайней мере, в своем дневнике она предстает женщиной, прекрасно чувствовавшей духовную атмосферу общества: «В самые ранние мои годы я была свидетелем всего такого, что должно было бы испортить мой разум, извратить сердце, развратить меня и уничтожить во мне всякое понятие о морали и религии. С десятилетнего возраста я присутствовала при беседах самых вольных, где высказывались самые безбожные принципы. Будучи воспитана в доме архиепископа, где повседневно нарушались все правила религии, я знала и видела, что религиозные догмы и доктрины преподаются мне не более серьезно, чем история или география». А мы сразу можем вспомнить Шарля-Мориса Талейрана, епископа Отёнского, знавшего нашу героиню с детских лет, образ жизни которого тоже был далек от христианской аскезы и заботы о пастве. Да что там говорить, даже церковных обрядов этот епископ не знал! Генриетта-Люси так описывала моральное состояние высшего общества той поры: «Бесстыдное царствование Людовика XV развратило высшее общество. Придворная аристократия подавала пример всех пороков. Игра, разврат, пренебрежение моралью и религией открыто выставлялись напоказ. Церковные иерархи, приезжавшие в Париж на съезды духовенства, которые королю пришлось сделать почти ежегодными из-за нужды в деньгах и расстроенных финансов, требовавших получения от церкви безвозмездных даров, тоже были испорчены распутными нравами двора. Почти все епископы назначались из числа высшей аристократии. В Париже они встречались со своей родней, своим кругом, с теми, с кем в молодости состояли в связи, с прежними привычками».
Талейран всегда любил женщин и делал с их помощью карьеру, а дядя Генриетты-Люси, архиепископ Нарбоннский, открыто жил со своей овдовевшей племянницей госпожой де Рот, бабкой Генриетты-Люси, что не особо смущало тогдашнее общество. Как писала наша героиня, «добродетель у мужчин и благонравное поведение у женщин высмеивались и считались неотесанностью», при этом «испорченность нравов распространялась от высших классов на низшие».
Бабка, женщина очень властная, полностью подавляла мать нашей героини, придворную даму королевы Марии-Антуанетты. «Моя бабка, женщина чрезвычайно высокомерного характера и самой неприкрытой злобы, доходящей временами до ярости, пользовалась тем не менее любовью своей дочери», – так Генриетта-Люси описывала отношения в семье, в которой ей было очень неуютно, тем более что мать умерла, когда девочке было двенадцать лет, и до Люси доходили слухи, что бабка грозится отдать внучку в монастырь. Единственным близким Люси человеком была ее служанка Маргарита: «Лишь одна душа уберегла меня, может быть, от этой заразы, выправила мои мысли, научила видеть и различать зло, направила мое сердце к добродетели, и была это женщина, не умевшая ни читать, ни писать!» Это состояние недолюбленности и отсутствия родительской ласки будет постоянно вспоминать и Ш.-М. Талейран, но если у нашей героини бабка будет вызывать ненависть, то для Талейрана именно прабабушка по отцовской линии, из рода Рошешуар-Монтемар, внучка Кольбера, на короткий период его детства станет самым близким человеком. Кстати, сестры Рошешуар были подругами детства и маленькой Люси, особенно Розали Рошешуар, которая выйдет замуж за герцога Ришелье, знаменитого губернатора Одессы и Новороссийского края. Но властная бабка потребует, чтобы внучка прекратила всяческие отношения с подругами…
Образование Генриетта-Люси получила домашнее, как это было принято для девочек из аристократических семей в то время, но ее пытливая натура тянулась к знаниям. Она изучала английский язык, причем сначала не с выписанной из Англии гувернанткой, а с женой садовника-англичанина, читавшей ей «Робинзона Крузо». Вовсе не случайно она пишет в своем дневнике о мадам де Жанлис, воспитательнице детей герцога Шартрского, в годы Революции ставшего Филиппом Эгалите, отца будущего короля Луи-Филиппа Орлеанского и его сестры Аделаиды. Мадам де Жанлис практиковала модную тогда воспитательную систему в духе Руссо и традиций эпохи Возрождения – формирование всесторонне развитой личности, гармоничное развитие души и тела, знание не только придворного этикета, но ручного труда и ремесел, мощная физическая подготовка. «Как я уже говорила выше, у меня не было детства. В двенадцать лет образование мое было уже очень продвинуто. Я чрезвычайно много читала, но без разбора. Я всегда с невероятным пылом стремилась учиться. Мне хотелось знать все, от кухни до химических опытов, смотреть на которые я ходила к аптекарю, жившему в Отфонтене», – так вспоминала свои университеты Генриетта-Люси. И этот детский опыт ей очень пригодится впоследствии.
В 1781 г. она впервые оказалась в прекрасном Версале: у Марии-Антуанетты родился дофин, наследник престола. «Я ходила посмотреть на бал, который давали в ее честь гвардейцы-телохранители в большой театральной зале Версальского дворца. Она открывала бал об руку с простым молодым гвардейцем, одетая в синее платье, сплошь усеянное сапфирами и бриллиантами, прекрасная, молодая, всеми обожаемая, только что подарившая Франции наследника, не помышлявшая о возможности обратного хода в той блестящей карьере, в которую увлекала ее судьба; а уже тогда она была рядом с пропастью». Это пишет Генриетта-Люси, которой на тот момент было одиннадцать лет. Конечно, это воспоминания не девочки, а уже много пережившей женщины.
Вместе с матерью Люси несколько раз приезжала ко двору. Позже, будучи уже замужней женщиной и дамой двора, она присутствовала и на грандиозном событии – открытии 5 мая 1789 г. Генеральных штатов. Никогда до сих пор маленький городок Версаль не видел сразу так много народа. Из Парижа и множества других городов, городков и местечек в Версаль прибывали бесчисленные любопытные, желающие принять участие во всемирно-историческом зрелище. С большим трудом за кошелек золотых удавалось снять комнату, а за пригоршню монет – купить соломенный тюфяк. Нашей героине повезло: у ее тетушки было свое жилье в Версале, и она разместилась в ее комнатах.
Открытие Генеральных штатов воспринималось как настоящий праздник: «…мы с веселостью и без беспокойства, по крайней мере видимого, ожидали открытия этой Ассамблеи, которая должна была переродить Францию. Когда я теперь размышляю об этом ослеплении, я представляю его возможным только для людей молодых, как я была тогда. Но как деловые люди, министры, сам король были затронуты этим ослеплением – это необъяснимо». Действительно, тогда вроде бы ничто еще не предвещало грядущих потрясений.
Но Генриетта-Люси пишет свой дневник уже после свершившейся революции, поэтому рассуждает как историк, которому известны причинно-следственные связи. И ей из XIX века видны причины революционных потрясений: «Я не претендую на талант, необходимый для описания состояния общества во Франции перед Революцией. Такая задача была бы выше моих сил. Но, когда в старости я собираю воедино свои воспоминания, я нахожу, что признаки потрясения, разразившегося в 1789 году, стали уже проявляться в то время, с которого мои размышления начали оставлять след в памяти. Чем старше я делаюсь, однако, тем более я полагаю, что Революция 1789 года была лишь неизбежным результатом и, я могу даже сказать, справедливым наказанием пороков высших классов – пороков, доведенных до такого чрезмерного размаха, что, если бы не самое прискорбное ослепление, было бы совершенно несомненно, что всем предстоит сгореть в пламени того вулкана, который они зажгли своими собственными руками». Это рассуждение, на мой взгляд, показательно. Революция лишила ее молодости, спокойной жизни, достатка, когда она, постоянно беременная, была обречена на жизнь беглянки и изгнанницы, а ее близкие гибли на эшафоте. Но Люси не проклинает революцию, не клевещет на нее, она видит пороки французского общества и причины, приведшие к драматической развязке.
Тогда же, в 1789 году, никто и не подозревал, в какую полосу испытаний вступила Франция и что завертевшееся революционное колесо невозможно будет остановить. «Смеясь и танцуя, мы шли к пропасти. Серьезные люди довольствовались тем, что говорили об уничтожении всех злоупотреблений. Франция, говорили они, скоро возродится. Слово „Революция“ не произносилось. Тот, кто осмелился бы его произнести, был бы сочтен безумцем. В высшем обществе эта обманчивая безопасность обольщала мудрые умы, желавшие покончить со злоупотреблениями и казнокрадством. Этим объясняется то, что столько честных и чистых людей, и среди них сам король, первым разделявший их чаяния, надеялись в тот момент, что нам вот-вот предстоит вступить в золотой век», – писала маркиза. Так оно и было, а несчастный король Людовик XVI поначалу был полон самых благородных надежд и искренне желал искоренить изъяны.