Мемуары сорокалетнего

Есин Сергей Николаевич

— Ну вставай же! — по какому-то наитию перейдя в этот момент на «ты», вдруг почти зло крикнула Маргарита Артемьевна. — Вставай же наконец!

— Перебрал? — спросил невидимый за светом один из милиционеров молодым голосом.

—. Да разве вы, мужчины, знаете меру! — не поворачиваясь к говорящему, снова нашлась Маргарита Артемьевна.

— Муж, что ли? Распустили вы его, гражданочка, — вмешался в разговор другой молодой голос. — А ну, вставай! А то живо отправлю в отделение.

И Степан внезапно встал. С тем же неосмысленным прямым взглядом он поднялся и не успел снова качнуться, как Маргарита Артемьевна, кандидат философских наук, подставила свое плечо.

— Вот это другое дело, — с удовлетворением

отметил первый голос. — А вы доведете его, гражданочка?

«Сейчас до угла дойду, — подумала Маргарита Артемьевна, — от милиции скроемся, найду такси, засуну в него парня — и прощай!»

Но два милицейских хлопца оказались человеколюбами.

— Мы женщину, гражданочка, в беде не оставим. Нам нужно, чтобы наш участок был как стеклышко, — сказал тот, который был чуть постарше. Маргарита Артемьевна в неярком свете уличного освещения уже разглядела их: оба круглолицы, глаза большие, носики вздернутые, росточка одинакового, фуражечки набекрень. — Давай, Ваня, — продолжал тот, который постарше, — подсобим: ты с одной стороны берись, я — с другой. А то дамочка одна два часа его будет уговаривать.

«Ну вот, теперь от них не отделаешься», — с ужасом подумала Маргарита Артемьевна.

Всю дорогу, пока двое доброхотов вели тупо бормочущего что-то Степана по бульвару и Малой Никитской, Маргарита Артемьевна упрашивала: «Да будет вам, товарищи, мы сами доберемся». И каждый раз то милиционер постарше, которого звали Костей, то помоложе, который откликался на Ваню, разъясняли ей:

— Мы женщину никогда в беде не оставим. Они народ хрупкий. А нам важно, чтобы на участке никаких происшествий, чтобы все было как стеклышко.

Так вчетвером и подошли они к дому Маргариты Артемьевны.

— Ладно, вы его по лестнице сами поднимайте, — сказал тот, что постарше. — А мы внизу постоим… А то последнее время в подъездах вечерами пошаливают.

И пока подталкиваниями и уговорами поднимала Маргарита Артемьевна на третий этаж Степана, тащила по лестничным площадкам, нет-нет да и свешивалась через перила, смотрела и видела: стоят, окаянные. И тут на всё махнула рукой…

Она даже не рассмотрела его как следует, и когда втиснула в свою комнатушку, тоже никакой грешной мысли не пронеслось в ее голове. Да и не успело бы пронестись, потому что, как вошли, сразу Степан рухнул на ее единственный диванчик, и пришлось ей опять суетиться, вытаскивать из-под него пальто и пиджак, снимать ботинки.

А уж когда уложила, накрыла стареньким одеяльцем, села на стул, чтобы отдышаться, и при свете низко светящей настольной лампы взглянула, тут и ахнула: лежал перед нею молодой совсем парень, черные украинские брови вразлет, румянец полыхает сквозь кожу, черные волосы кольцами по подушке. И тут Маргарита Артемьевна испугалась. Ночного часа, красоты парня, своего взгляда.

Она долго потом читала возле своей занятой постели. Чтение ее увлекло, работа шла быстро, и присутствие постороннего в доме, о чем она не могла забыть ни на одну минуту, не отвлекало. Сначала она так и предполагала провести ночь до утра — в чтении, но в середине ночи отложила книжку, протянула руку, чтобы погасить лампу, и тут взгляд ее опять лег на лицо Степана. И вдруг потянуло коснуться пальцем этого белого лба, провести по бровям. Она удержалась. Достала из-под висящих на стене под марлечкой пальто старую раскладушку, на которой спала, когда была жива мать, и, по возможности без шума втиснув ее в узкое пространство между диваном и столом, быстро, не раздеваясь, легла, накрывшись покрывалом, а поверх него — осенним пальто. Ей казалось, что бессонная ночь, под легкий храп незнакомого постояльца, ей обеспечена, но сон, отбросив все мечтания и переживания дня, сморил мгновенно.

Так же внезапно она и проснулась. Тяжесть навалилась на нее, и тут же она почувствовала уткнувшиеся ей в переносицу влажные горячие губы. Она хотела закричать, оттолкнуть, выбраться. Она ведь все представляла по-другому. Этот он, которого она встретит, придет к ней домой, она вынет давно припрятанную бутылку портвейна, которая уже, наверное, покрылась пылью за этажеркой, поставит на стол сыр и хлеб, и завяжется беседа, как ей казалось, умная и непринужденная, а дальше… Дальше она себе ничего не представляла, потому что дальше было что-то недозволенное и таинственное. А тут все было грубо, неожиданно. Она открыла рот, чтобы наконец громко и отчаянно крикнуть, позвать на помощь, выразить свой ужас перед происходящим, но те же влажные губы покрыли ее рот, и последнее, что она успела подумать: «Я же этого хотела. Ведь уходят мои молодые годы…»

Она не погрузилась, как пишут в романах, в сладкое, удивительное небытие, не почувствовала какой-то ослепительной боли или отчаяния, она немного удивилась происходящему, но все время в сознании своем фиксировала перипетии этих минут, она просто все запомнила, и самыми поразительными ей показались лишь какое-то мгновение единства с этим незнакомым парнем и жалость к нему.

Лежа с ним рядом на той же постели, на которой четырнадцать лет проспала она одна и на которой умерла ее мать, Маргарита Артемьевна заплакала. Не от боли, не от отчаяния, а от жалости к тому, что завершился какой-то огромный этап ее жизни. Закончился он вместе с ее девичеством, школой, аспирантурой. А что дальше? Сможет ли она, как прежде, одна балансировать на видимости счастья? А что этот парень, который лежал с ней рядом? А ничего. В этот предрассветный час он совсем не занимал ее мысли, и она очень удивилась, когда услышала его голос:

— Ты чего плачешь? У тебя что, в первый раз?

— В первый.

— Ты уж прости меня, я же думал, так, побалуемся.

— Ты ни в чем не виноват, — честно, как всегда, ответила Маргарита Артемьевна. — Я сама так хотела. Как тебя зовут?

— Степан.

— А меня Маргарита.

— Рита — будет покороче.

— Но я люблю, чтобы меня называли полным именем: Маргарита.

— Будем звать Маргарита. Ты, Маргарита, не огорчайся, не отчаивайся! — Степан аккуратно и боязливо дотронулся до ее руки. — Ты еще замуж выйдешь, все у тебя будет хорошо. Ты в парикмахерской, Маргарита, наверное, работаешь или в ателье? Я всегда замечал, — продолжал развивать свою мысль Степан, — кто из девушек в парикмахерской или ателье, они всегда худые, несочные.

— Ты женщин как арбузы рассматриваешь: сочные, несочные. Я наукой занимаюсь, философией. Я уже кандидат наук.

Степан даже привстал от удивления.

— Таких у меня еще не было.

— А я до тебя, Степан, даже ни с кем не целовалась.

— Да что же это такое? — возмутился Степан. — Ты ведь девушка ничего, почти красивая. Ты, наверное, Маргарита, очень неприступной казалась. Это парней отпугивает.

— Да у меня в жизни просто всегда были заботы. Каждая минута на счету.

И тут совершенно для себя неожиданно Маргарита Артемьевна выложила ему всю историю своей жизни.

3

Было двадцать минут девятого, когда Степан вышел из дома. Внизу у подъезда уже тихо гудели его «Жигули»: стекла оттаяли, из печки шел теплый воздух, мотор прогрелся. Как всегда, Степан по-детски удивился: вот делают на проклятом Западе! Мелочь, игрушка, но прибор, который подарил ему знакомый дипломат, разъезжавший по немыслимым странам, сработал точно: сначала в строго назначенное время щелкнуло реле и включился стартер, потом, когда машина чуть прогрелась, заработала печка, и вот итог — можно не терять времени: садись и сразу поезжай.