Мемуары
Шрифт:
В то время казалось, что основная цель как двора, так и Принца заручиться благожелательностью Парламента. Фрондеры старались показать, что у них нет иных интересов, кроме общественной пользы, и под этим предлогом по любому поводу всячески задевали Принца и прямо противодействовали всем его замыслам. Вначале, возводя на него обвинения, они соблюдали известную сдержанность, но, видя, что двор их открыто поддерживает, Коадъютор начал как бы бахвалиться своей подчеркнуто непримиримой враждебностью к Принцу и с той поры не только стал, нарушая всякую меру, противиться любому исходившему от того предложению, но и появляться во Дворце Правосудия не иначе как в сопровождении своих приверженцев и целой толпы вооруженных слуг. Столь надменное поведение, естественно, не понравилось Принцу: он считал, что заботиться в силу необходимости об охране, которая сопровождала бы его во Дворец Правосудия, чтобы он добивался там победы над Коадъютором, не менее нестерпимо, чем приходить туда одному и тем самым отдавать спою жизнь и свободу в руки самого опасного из своих врагов. Все же он рассудил, что свою безопасность должен предпочесть всему остальному, и в конце концов принял решение впредь не появляться в Парламенте иначе, чем сопутствуемый своими сторонниками.
Люди сочли, что королеве доставляло немалое удовольствие наблюдать, как рождается новый повод к раздорам между обоими этими лицами, к которым в глубине души она питала почти равную ненависть, и что она достаточно хорошо представляла себе, какие последствия могут из этого проистечь, чтобы надеяться отомстить тому и другому их же собственными стараниями
Толки об этом, широко распространенные сторонниками Коадъютора и возобновленные теперь с такой наглостью перед собравшимся в полном составе Парламентом и в присутствии Принца, должны были, без сомнения, задеть его своей оскорбительностью намного чувствительнее, чем он это выказал; Принц тем не менее совладал со своим гневом и ничего не ответил Коадъютору. В это мгновение пришли сообщить Первому президенту, что Большой зал полон вооруженных людей и что, поскольку они принадлежат к охваченным такой враждой партиям, не исключено, что может случиться большое несчастье, если не будут срочно приняты меры. Тогда Первый президент сказал Принцу, что он крайне обязал бы Парламент, если бы соблаговолил приказать явившимся вместе с ним удалиться; что Парламент собрался для пресечения смуты в государстве, а не для того, чтобы ее усилить, и что никто не может считать, что располагает возможностью свободно подать свой голос, пока Дворец, призванный быть убежищем правосудия, на глазах у всех превращается в место проведения боевых смотров. Принц, не колеблясь, изъявил готовность приказать своим приверженцам удалиться и попросил герцога Ларошфуко отдать им распоряжение выйти, не нарушая порядка. Сразу же со своего места поднялся и Коадъютор и, стремясь показать, что в этих обстоятельствах с ним должно обращаться как с равным Принцу, сказал, что и он со своей стороны идет выполнить то же самое, и, не дождавшись ответа, вышел из Первой палаты, чтобы переговорить со своими приверженцами. Возмущенный этим поступком, герцог Ларошфуко шел в восьми или десяти шагах позади Коадъютора и еще находился в помещении судебных приставов, когда Коадъютор уже вошел в Большой зал. Увидев Коадъютора, все, принадлежавшие к его партии, ничего не зная о причине его появления, схватились за шпаги, приверженцы Принца сделали то же. {31} Каждый пристроился к своим единомышленникам, и в одно мгновение оба отряда оказались друг от друга на длину их скрестившихся шпаг, но, несмотря на это, среди такого множества отважных людей, охваченных такою взаимной ненавистью и преследовавших столь противоположные цели, не нашлось никого, кто бы нанес удар шпагою или выстрелил из пистолета. Коадъютор, увидев, до чего дошло дело, и понимая, какой опасности он подвергается, вознамерился уйти от нее и вернуться в Первую палату, но, подойдя к двери зала, через которую он туда вошел, обнаружил, что ею завладел герцог Ларошфуко. Он попытался отворить ее силою, но, поскольку она приоткрылась только наполовину, а герцог Ларошфуко не отпускал ее и, когда Коадъютор в нее проходил, притянул снова к себе, тот был им остановлен и притом таким образом, что его голова оказалась просунутой в помещение приставов, тогда как туловище оставалось по ту сторону, в Большом зале. Как нетрудно представить себе, этот случай после всего, что произошло между ними, мог бы ввести в соблазн герцога Ларошфуко и соображения общего и личного свойства могли бы толкнуть его покончить со своим злейшим врагом, тем более что наряду с удовлетворением, которое принесло бы ему отмщение за себя, он отметил бы также за Принца, за наглые слова, только что брошенные тому в поношение. К тому же герцог Ларошфуко находил справедливым, чтобы Коадъютор ответил жизнью за подстроенные им беспорядки, которые, несомненно, могли повести к ужасным последствиям. Но, принимая во внимание, что в зале не дрались и что никто из приверженцев Коадъютора, оказавшихся тогда в помещении приставов, не обнажил шпаги, чтобы его защитить, у герцога Ларошфуко не было предлога к нападению на него, который возник бы, если бы где-нибудь началась схватка. К тому же находившиеся рядом с герцогом Ларошфуко люди Принца не понимали, сколь важную услугу они могли бы оказать своему господину, и в конце концов получилось, что один, не захотев совершить поступок, который мог бы показаться жестоким, а другие, проявив нерешительность в столь значительном деле, предоставили время Шамплатре, сыну Первого президента, явиться с поручением Первой палаты вызволить Коадъютора, что он и сделал, и, таким образом, тот был избавлен от самой большой опасности, какую когда-либо испытал. {32} Герцог Ларошфуко, выпустив Коадъютора и сдав его на руки Шамплатре, вернулся в Первую палату занять. свое место, и одновременно с ним туда же вошел Коадъютор, крайне взволнованный только что избегнутой им опасностью. Он начал с того, что принес собранию жалобу на учиненное герцогом Ларошфуко насилие. Он заявил, что его едва не убили и что его держали в дверях лишь затем, чтобы подвергнуть всему, что его враги пожелали бы над ним совершить. Герцог Ларошфуко, повернувшись к Первому президенту, ответил, что вне всяких сомнений страх отнял у Коадъютора способность здраво судить о случившемся; иначе, он бы увидел, что герцог Ларошфуко не имел и в мыслях лишить его жизни, поскольку не сделал этого, невзирая на то, что долгое время имел возможность распорядиться ею по своему усмотрению; что он действительно завладел дверью и помешал Коадъютору выйти из зала, но ведь он отнюдь не считал, что обязан помочь Коадъютору освободиться от страха и тем самым подставить Принца и Парламент разнузданности его приверженцев, которые стали бесчинствовать, как только он предстал перед ними. К этой речи герцог Ларошфуко присовокупил несколько резких и язвительных слов, побудивших герцога Бриссака, зятя герцога Реца, {33} ответить тем же, и они порешили в тот же день драться без секундантов, но, поскольку повод к их ссоре был общественного, а не личного свойства, она была улажена герцогом Орлеанским, когда они покидали Дворец Правосудия.
Это дело, которое, казалось, должно было повлечь за собой столько последствий, напротив, покончило с тем, что более всего могло способствовать беспорядкам, ибо Коадъютор прекратил посещения Дворца Правосудия и, таким образом, не появляясь там, где бывал Принц, не подавал более поводов опасаться происшествий, подобных тому, какое едва не случилось. Тем не менее, поскольку событиями чаще управляет судьба, чем избранный людьми образ действий, она столкнула Принца с Коадъютором, и притом тогда, когда они менее всего искали встречи друг с другом. Это произошло, правда, при обстоятельствах, весьма отличных от тех, в каких они сошлись во Дворце Правосудия, ибо однажды, {34} когда Принц вместе
V
(август 1631-март 1632)
Между тем все способствовало усилению недоверия и подозрений в Принце: он понимал, что совершеннолетие наделит короля самодержавной властью; он знал, что восстановил против себя королеву, и явственно видел, что, смотря на него как на единственное препятствие к возвращению Кардинала, она не остановится ни перед чем, чтобы его погубить или выслать. Дружба герцога Орлеанского представлялась ему весьма непрочной и ненадежной опорой, едва ли способной поддержать его в столь трудные времена, и он отнюдь не был уверен, что она надолго останется искренней, поскольку герцог всегда находился под очень сильным влиянием Коадъютора. Столь многочисленные поводы к опасениям могли с достаточным основанием усилить недоверие Принца и воспрепятствовать ему явиться в Парламент в день объявления короля совершеннолетним, но все это еще не могло бы склонить его к решению порвать со двором и удалиться в свои губернаторства, если бы дела обстояли по-прежнему и если бы его продолжали удерживать надеждою на какую-то возможность договориться.
Герцог Орлеанский хотел воспрепятствовать открытому разрыву между двором и Принцем, рассчитывая стать необходимым обеим партиям и почти в равной мере желая избегнуть ссоры и с той, и с другою. Но королева держалась противоположного мнения; никакое промедление не могло удовлетворить ее возбужденный ум, и на все предложения заключить соглашение она смотрела как на пустые уловки с целью продлить отсутствие Кардинала. Исходя из этих соображений, она предложила вернуть г-на де Шатонефа к руководству государственными делами, {1} возвратить государственную печать Первому президенту Моле, {2} а финансы - г-ну де Лавьевилю. {3} Она с полным основанием рассудила, что выбор трех этих министров, убежденнейших врагов Принца, окончательно отнимет у него последнюю надежду на примирение, и ее замысел в скором времени увенчался успехом. Этот выбор министров наглядно показал Принцу, что ему больше незачем считаться с двором, и побудил его мгновенно ко всем тем решениям, которые он не мог принять по собственному почину. Он уехал в Три, к герцогу Лонгвилю, написав королю о причинах, препятствующих ему находиться при нем в день его совершеннолетия; {4} передать это письмо он поручил принцу Конти, которого оставил в Париже для присутствия на церемонии. Герцог Ларошфуко также остался там, якобы ради того же, но в действительности чтобы попытаться заключить соглашение с герцогом Буйонским, сделавшим новые предложения, состоявшие в том, что он изъявлял готовность примкнуть к Принцу и привлечь на его сторону г-на де Тюренна, принца Тарентского {5} и маркиза Лафорса, {6} как только Принц будет принят в Бордо и бордосский парламент открыто примкнет к нему, вынеся постановление о заключении с ним союза. Герцог Ларошфуко от имени Принца, пообещал герцогу Буйонскому нижеследующее:
передать ему крепость Стене {7} вместе с относящимся к ней доменом для владения на тех же правах, что и Принц, до тех пор, пока тот не добьется возвращения в его руки Седана или не обеспечит ему возмещения, которое двор обещал взамен этой крепости;
снабдить его известной суммой денег, о размерах которой они договорятся впоследствии, для набора войск и ведения войны;
добиться, чтобы его приняли в Бельгарде с предоставлением ему начальствования над этой крепостью;
отказаться в его пользу от притязаний на герцогство Альбре и никоим образом не заключать соглашения без включения в него статьи о ранге, подобающем его дому.
Герцог Ларошфуко предлагал ему кроме того послать г-на де Тюренна в Стене, Клермон и Дамвиллье, дабы тот стал во главе долженствовавших отойти туда старых войск Принца, {8} каковые вместе с войсками, которые испанцы должны были направить из Фландрии, доставили бы г-ну де Тюренну возможность занять ту самую крепость, {9} где г-жа де Лонгвиль и он, герцог Ларошфуко, держались во время пребывания принцев в заточении. Наконец, Принц поручил герцогу Ларошфуко поставить герцога Буйонского в известность о его намерении оставить принца Конти, г-жу де Лонгвиль и г-на де Немура в Бурже и в Муроне, чтобы произвести там наборы и прочно подчинить своей власти Берри, Бурбонне и часть Оверни, тогда как он сам отправится в Бордо, куда приглашен Парламентом и народом и куда испанцы доставят ему войска, деньги и корабли соответственно соглашению маркиза Сильери с графом Фуенсальданья, дабы облегчить набор войск, который он будет вынужден произвести и в Гиени; что к его партии примкнет граф Дюдоньон {10} с крепостями Бруаж, Ре, Олерон и Ла-Рошель; что герцог Ришелье сделает то же и проведет свои наборы в Сентонже и в области Онис, маршал Лафорс - в Гиени, а герцог Ларошфуко - в Пуату и Ангумуа, маркиз Монтеспан {11} - в Гаскони, г-н д'Арпажон {12} - в Руэрге и что Принц не обойдет своею признательностью г-на де Марсена, командующего армией в Каталонии.
Столь блестящие виды на будущее укрепили герцога Буйонского в намерении примкнуть к Принцу, и он дал герцогу Ларошфуко слово, что сделает это на перечисленных выше условиях. Принцу, однако, не удалось столь же преуспеть в привлечении герцога Лонгвиля и добиться от него, сколько он ни настаивал, окончательного и твердого обещания, то ли из-за его нерешительности, то ли потому, что тот не хотел поддержать образованную его женой партию, или так как счел, что, связав себя обязательствами пред Принцем, окажется втянутым в это дело сильнее, чем было в его обычае.
Так и не сумев чего-либо от него добиться, Принц направился в Шантийи, где ему стало известно, что против него повсюду принимаются меры и что, невзирая на увещания герцога Орлеанского, королева не пожелала отложить хотя бы на двадцать четыре часа назначение трех названных мною министров. Итак, увидев, как складываются дела, он решил, что пора прекратить колебания и удалиться в свои губернаторства. Он немедленно известил об этом герцога Орлеанского и пригласил принца Конти, а также герцогов Немура и Ларошфуко прибыть на следующий день и Эссонн для совместной посадки и Муром. Этот отъезд, который все предвидели уже очень давно, который Принц считал необходимым для своей безопасности и который всегда был желателен королеве как некий шаг к возвращению Кардинала, смутил тем не менее и приверженцев Принца, и двор. Обе стороны стали раскаиваться, что допели дела до такого состояния, в каком они оказались, и перед каждым предстали образы гражданской войны со всем неведомым и ужасным, чем чреваты ее события. Тогда и герцог Орлеанский располагал возможностью с успехом использовать сложившуюся обстановку, и Принц провел полный день в Ожервиле у президента Перро {13} в ожидании, не пришлет ли ему его королевское высочество каких-нибудь предложений, но поскольку мельчайшие обстоятельства обычно имеют в наиважнейших делах исключительное значение, так и в данном деле случилось, что герцог Орлеанский, склонив королеву удовлетворить Принца в вопросе о назначении трех министров, не пожелал взять на себя труд сразу же собственноручно об этом ему написать и отложил на день свое сообщение. Таким образом, Круасси, {14} получивший поручение доставить Принцу это послание, не нашел его в Ожервиле, {15} когда Принц еще колебался, как ему поступить, и ждал, не наметится ли примирение, и встреча между ними произошла лишь по прибытии Принца в Бурж, где восторженные приветствия народа и знати настолько укрепили его надежды, что он проникся уверенностью в поддержке всего королевства, которое, как он считал, последует их примеру и возьмет его сторону.