Мемуары
Шрифт:
Король был сам способен рассудить, составлено ли это письмо на добром испанском или же нет, потому как он довольно хорошо на нем говорил. Он выучил его, когда увидел себя накануне свадьбы с Королевой, потому как она не знала ни слова по-французски в те времена; между ними были бы поистине странные ласки, если бы они не смогли, ни один, ни другая, приправить их приятным разговором, что обычно является главным их украшением. Месье Кольбер сказал ему, что он вовсе не знал этого почерка, потому как Граф де Гиш настолько его изменил, что если не знать наверняка, что именно он его написал, было бы невозможно об этом догадаться. Месье ле Телье и Маркиз де Лувуа, кому Его Величество показал его потом, ответили ему то же самое, так что он был вынужден отложить наказание, какое вознамерился за это воздать, до тех пор, пока он не будет лучше осведомлен.
Причиной того, что Король поделился этим с Месье Кольбером прежде всех остальных, явилось то обстоятельство, что он больше всех других был привязан к его любовнице. Так как это был хитрый лис, едва он увидел ее на месте, как отправился предложить ей свои услуги и деньги. Она приняла его предложения с большой признательностью, а Граф де Сент-Аньан еще и заверил его в ее добрых чувствах к нему, потому как он уже рассчитывал на альянс с Месье Кольбером. Они оба уже дали друг другу в этом слово, что
/Подозреваемые./ Король провел несколько секретных расследований по этому письму, но все замешанные в этом деле имели такой интерес сохранить все в тайне, что все его труды оказались напрасными. Когда он убедился в этом, он изучил по совету Маркиза де Лувуа, кто во всякий день все лучше и лучше утверждался в его сознании, тех, кто были настоящими друзьями его любовницы, и тех, кто лишь притворялись таковыми.
Не потребовалось становиться волшебником, чтобы это распознать, потому как правда резко отличается от видимости; итак, после очень тщательного изучения подозрения пали на Графиню и ее любовника. Он обладал значительной должностью в Доме Короля, ни больше, ни меньше, как должностью Капитана Телохранителей. Это был де Вард, одним словом, Капитан Сотни Швейцарцев, кто на протяжении какого-то времени оспаривал качество фаворита у Пегийена, и кто ничуть не меньше, чем тот, пользовался благоволением Его Величества; но любовь затуманила ему мозги до такой степени, что он допустил ошибку довериться своей любовнице в ущерб собственному долгу. Маркиз де Лувуа сделал это открытие, и он основал его на том, что Графиня, едва только завидев Мадемуазель де Ла Вальер, начинала ее передразнивать. Она насмехалась вот так над ее недостатками; но так как этот молодой Министр был не в слишком добрых отношениях с этой Дамой, что приписывали негодованию, каким он воспылал от ее дурного обращения с ним, когда он пожелал к ней подольститься, Король не изволил поначалу придать полного доверия тому, что он ему об этом сказал. Он добавил к этой оценке еще и некоторое уважение к ее родственникам, кто были первыми лицами при Дворе. Итак, он пожелал, чтобы все дело прошло через новое изучение, дабы, когда он их накажет, и ее, и ее любовника, все те, к кому они принадлежали, как один, так и другая, скорее имели повод поздравить себя с его терпением, чем жаловаться на ту кару, какую он им устроит.
/Месье Фуке ускользает от топора./ Пока все это происходило, Месье Фуке, претерпев бесконечное число допросов, был, наконец, осужден и приговорен к вечному изгнанию. Месье Кольбер был страшно поражен этим приговором, какого он никак не ожидал; Офман подтвердил ему еще накануне все, что он ему говорил прежде о намерении судей по поводу этого заключенного. Он действительно верил, будто бы говорил ему правду, потому как они все были склонны приговорить его к смерти. К тому же, можно было сказать множество вещей о его поведении — ужасающий беспорядок в Финансах, явное намерение вооружить Королевство и иностранцев против Короля, устрашающие расходы превыше сил частного лица, очевидное доказательство его растрат на службе, данные им пансионы большей части знати, наконец, тысяча других вещей, какие будет слишком долго перечислять — но так как он находчиво замазал все прорехи во всем этом, а именно, по первому вопросу: это к Сервиену, а не к нему надо было обращаться, потому как Сервиен всегда распоряжался фондами, тогда как, он только их подготавливал; по второму: когда он задумал возбудить войну в Государстве, это была всего лишь мимолетная мысль, в какой он раскаялся, как, я полагаю, уже говорил об этом выше; по третьему: если он и делал расходы, это было за счет его доходов, а они были значительны, и даже за счет его личных фондов, какие он и проел; по четвертому: никогда он не давал пансионов, но лишь делал подарки своим друзьям; так как, говорю я, он ответил на все убедительно, и больше того, жаловался, как это было, в сущности, правдой, что как только его арестовали, у него украли все его бумаги, чем лишили его средств защищаться, Месье д'Ормессон, Мэтр по Ходатайствам, кто был одним из его судей, взялся за его оправдание и заставил всех других изменить осуждение, какое они уже было вынесли. Однако, так как было невозможно оправдать его совершенно, они все-таки приговорили его к наказанию, о каком я недавно сказал.
Удар, вроде этого, был огромным оскорблением для Месье Кольбера; но так как дело было сделано, и не было больше средств его поправить, он внушил Королю, что тот должен изменить его наказание на вечное заточение; потому как у него не будет никакой безопасности, если он позволит Месье Фуке уехать в иноземные страны; ему известны все дела Королевства, и существует опасность, что он этим злоупотребит, хотя бы ради того, чтобы за себя отомстить. Король поверил ему тем более, что его совет не казался таким уж дурным. Суперинтендант, вместо получения свободы, как он этого ожидал после своего осуждения, был заперт крепче, чем никогда; однако его не оставили больше в Бастилии и вывезли в Шато де Море, что в двух лье повыше Фонтенбло, а через какое-то время его препроводили в цитадель Пиньероля, где он находится еще и сегодня. Он немного изменил той стойкости, какую всегда проявлял со времени своего заключения, когда ему сказали, что Король заменил его наказание вечным заточением через несколько дней после его осуждения. Мадемуазель дю Плесси-Бельер вышла из Монбризона, где она постоянно пребывала с самого ее задержания. Монброн, кто ее охранял, вернулся оттуда в Париж и был сделан Помощником Лейтенанта второй Роты мушкетеров, вместо Казо, оказавшегося достаточно гордым, несмотря на свое простонародное происхождение, чтобы не пожелать подчиняться брату Месье Кольбера, кому Король отдал эту Роту после смерти Марсака. Это тот, кого называют сегодня Кольбером де Молевриером, бравый человек собственной персоной, и кому нечего было бы делать с милостью его брата, если бы одних личных качеств было бы довольно для продвижения. Но если этого доброго качества у него хватило бы и на двоих, он обладал еще и другим, может быть, не столь похвальным. Его тщеславие было непереносимо, и оно явилось причиной того, что он рассорился при Дворе и недолго сохранял эту должность. Но так как не успеет потерять один, как другой находит, это обеспечило судьбу Монброна, кто и на самом деле дворянин, но кто совсем не казался в прошлом, лет пятнадцать или шестнадцать назад, таким, каким его видят сегодня.
Часть 8
/Первый Тюремщик Франции./ Я могу сказать, что осуждение Месье Фуке лично мне вернуло мою свободу, поскольку находиться в моем положении или быть заключенным — это почти одно и то же. Месье Кольбер вознамерился, однако, продлить мое заточение, отправив меня вместе с Месье Фуке в Пиньероль, но едва я прослышал об этом, как я с ним поговорил и ничуть не поколебался сказать ему, что, по меньшей мере, если в этом нет абсолютной необходимости для службы Его Величества, я попросил бы его избавить меня от проведения моей жизни в качестве тюремщика; существует тысяча людей, что сочтут себя счастливцами от положения, вроде этого, свидетель Бемо, кто так всем этим доволен, что я сильно сомневаюсь, будто бы он захотел променять свою должность на жезл Маршала Франции; эта любовь исходила, без сомнения, из того, что здесь недурно обделывали свои делишки; сказать по правде, я совсем неплохо поправил здесь и мои собственные, но так как я не рожден заинтересованным, я гораздо больше предпочту честь служить Королю, как я это делал когда-то в Гвардейцах, в качестве простого солдата, чем как Первый Тюремщик Королевства. Месье Кольбер вовсе не был доволен моим ответом и сказал мне поговорить об этом с Королем. Я тотчас же это сделал и держал перед ним те же самые речи.
Король принялся смеяться над манерой, в какой я с ним говорил; поскольку я делал это от чистого сердца, и как человек, кто не менее страдал, занимаясь этим ремеслом, чем сам узник, кого я охранял. И так как он любил людей, кто совсем не лукавили с ним, лишь бы они делали это со всем должным к нему почтением, он ответил мне, насколько он был счастлив узнать, что я не любил копить деньги, и он только больше меня за это уважал; однако я должен был ему сказать, мог ли он положиться на Сен-Мара в охране моего заключенного; я ему уже говорил, что это был человек мудрый и обязательный в службе, но так как порой случается, что он таков при исполнении приказов другого, тогда как становится иным, когда все дела зависят лишь от него самого, он хотел бы, чтобы я сказал ему откровенно все, что я об этом думал. Я думал о нем только хорошее; итак, когда я подтвердил ему все, что уже говорил по этому поводу, Сен-Мару было поручено препроводить заключенного в Пиньероль и охранять его там. Ла Морезанн, родственник Месье дю Френуая, одного из первых служителей Маркиза де Лувуа, был там Интендантом. Они женились на двух сестрах служителя, и так как у него была еще и третья на выданье, и он увидел Сен-Мара на пути к обретению достояния, он ее предложил ему в жены, если тот пожелает об этом подумать. Сен-Map оценил это предложение; итак, дело было вскоре сделано, он тоже стал родственником Месье дю Френуая и сделал себе из этого опору, что не могла ему повредить при случае. В остальном, он пользуется в настоящее время множеством благодеяний Его Величества, не считая дохода от его заключенных, разумеется, более значительного, чем он сумел бы получить в каком-либо ином месте.
Когда это огромное и долгое дело было вот так завершено, многие рассматривали кару Месье Фуке, как в тысячу раз худшую, чем смерть. Они рассматривали ее также, как справедливое воздаяние неба за все его кокетства в те времена, когда судьба ему благоволила. Он развратил бесконечное число высокородных девиц при помощи своих денег, и когда он был арестован, нашли журнал, в какой он заносил их одних за другими, по именам и по титулам, как персон, чьими милостями он попользовался. Он не забыл даже занести туда, сколько ему стоило их добиться, так что, либо этот журнал содержал правду, как оно и было, по всей видимости, или же он делал это, дабы уверить тех, кто сможет увидеть его однажды, что он был человеком удачливым; эти девицы оказались обесчещенными навсегда, без того, чтобы кто-либо взял на себя труд прояснить, так ли это было. Там обнаружилась даже одна фрейлина Королевы-матери, кто была изгнана, поскольку она была вписана в его книгу красными буквами.
/Опала Герцогини де Навай./ Любовь Короля к Мадемуазель де Ла Вальер не мешала тому, что он походил на многих других, кто покидают порой доброе застолье у себя, дабы отправиться отведать дурного. Человеческое непостоянство склоняет нас подчас к такого сорта вещам, и вполне достаточно быть мужчиной, чтобы попадаться на это чаще всего. Он загорелся на один момент страстью к некой фрейлине Королевы, его жены, кто была дочерью старшего сына одного Маршала Франции, и когда каждый это заметил, Герцогиня де Навай стала во главе, дабы помешать их дальнейшему сближению, если, тем не менее, этого уже не случилось. Она избрала такие пути, дабы добиться цели, какие были неприятны Королю; а так как он подозревал, что она уже подавала советы Королеве по поводу полученного ею письма, он изгнал ее из своего Дома. Ее муж был причислен к ее опале, и они оба получили команду отделаться от их должностей. А они стоили немалых денег, поскольку он обладал должностью Лейтенанта рейтаров Гвардии с Наместничеством над Авр де Грас, независимым от Наместничества над Нормандией, а она имела должность Статс-Дамы молодой Королевы. Но Король определил цены, какие им будут выплачены, так что она получила всего лишь пятьдесят тысяч экю за ее должность Статс-Дамы Королевы, тогда как могла бы иметь все четыреста тысяч франков, если бы Его Величество оставил ей свободу извлечь из нее все, что она бы пожелала. Что до него, то он тоже и по тому же резону получил только пять сотен тысяч франков за свое Лейтенантство над рейтарами и сто тысяч экю за свое Наместничество. Маркиза де Монтозье, чей муж был вскоре сделан Герцогом, заняла ее должность у Королевы. Граф де Сент-Аньан, кто подобным образом был возведен в это достоинство, получил Наместничество, а Герцог де Шольн — Лейтенантство над рейтарами. Герцог де Навай одолжил эти деньги Мадемуазель и добавил к ним еще пятьдесят тысяч франков, дабы заключить на них контракт на пятьдесят тысяч ливров ренты. Месье ле Телье уже имел таких один или два из тех же доходов, не считая множества других, что были поменьше. Так как он был большим экономом, жил, как простой горожанин, его должность никогда ему ничего не стоила, и уж не знаю, с какого времени, он был осыпаем благодеяниями Короля, из каких он составил крупный доход; он подбирал потихоньку су к денье и был невероятно богат.
Опала этих двух персон была определенным предвестием, что ничуть не меньшее случится с теми, кто написал письмо, о каком я неоднократно говорил. Однако, так как они были пока еще слепы и не предвидели надвигавшейся на них грозы, они подбрасывали стишки в комнату Короля, где еще и издевались над его любовницей почти в той же самой манере, в какой они это уже делали. Они ставили ей в упрек, кроме того изъяна, что она хромала, вдобавок и тот, что она была худа до последней степени. Она действительно была такой, она даже была такой с тех пор, как явилась ко Двору, так что, можно сказать, это зло было у нее издавна. Однако еще и несчастный случай вмешался в ее естество — так как она уже имела двух детей от Его Величества, какие полноправно могли бы сойти за детей любви, поскольку они оба были один красивее другого, это еще увеличило ее худобу, в том роде, что она чуть ли не зачахла.