Men from the Boys, или Мальчики и мужчины
Шрифт:
Выйдя из «Пусси Галор», я попросил дружелюбную гориллу у дверей поймать мне такси. И увидел, что за последние десять лет в этом месте еще кое-что осталось неизменным.
Рядом с таксистами, поджидающими пассажиров, стояли приятели танцовщиц. Такие же молчаливые, спокойные и одинокие, как всегда, — любящие развлечения жеребцы, чьи мечты осуществились, кто подцепил девчонку с личиком, фигуркой и великолепной упругой грудью, но это не принесло им ничего, кроме ревности и отчаяния.
Эти парни ничуть не изменились за последние десять лет.
Только теперь их стало
Пэт убрал с могилы своих бабушки и дедушки раздавленную банку из-под сидра.
Я смотрел на надгробие — имя отца над именем матери, между ними — четыре вторых имени, пережиток дней, когда детей рабочих наделяли невероятным количеством имен, словно герцогов и герцогинь. Я смотрел на их имена, наблюдал, как Пэт выбрасывает завядшие цветы, и ничего не чувствовал.
Моих родителей там не было. Я не знал, и не имело значения, ушла ли божественная искра жизни, которая сделала их теми, кем они были, в небеса или в забвение. Но она ушла, и осталась лишь оболочка, которую я целовал, которой касался и при виде которой у меня перехватывало горло, хотя я знал, что она не имеет никакого отношения к матери и отцу. Мои мама и папа никогда так не выглядели.
Я редко приходил на могилу. Часть меня — даже, наверное, большая часть — хотела, чтобы могила была чистой и ухоженной, но только теоретически. Раздавленная банка из-под сидра не была брошена на моих родителей. Я не мог принять это как личное оскорбление. Совсем другое дело — мой сын.
Я смотрел на окружающие поля. Когда хоронили моих родителей — в разные годы, но в один и тот же весенний месяц, — поля ярко желтели. Сейчас они были коричневыми и голыми.
— Но зачем нам туда идти? — спросил Пэт. Я повернулся и увидел, как он укладывает букетик цветов, который мы купили на заправочной станции, выехав из города. — Зачем нам идти — как он называется?
— К Кенотафу, — ответил я. — Он называется Кенотаф. И нам надо пойти туда потому, что… мы в долгу перед этими стариками.
И потому, что я никогда не разговаривал с отцом столько, сколько было нужно. И потому, что я никогда не ходил с ним в паб, слишком занятый работой, девочками и собственной жизнью. И потому, что я любил его, но так и не узнал, какой он на самом деле. Я так и не узнал, что произошло на Эльбе. А потом стало слишком поздно.
— Пэт, — сказал я и, произнеся имя сына на этом месте, почувствовал себя уверенно. — Мы должны прийти к Кенотафу в это единственное воскресенье года, потому что это показывает, кто мы есть на самом деле.
Он выпрямился, стоя над могилой. Должен признаться, что парень хорошо поработал, приводя могилу в порядок. И хотя моих родителей там не было, я был благодарен ему за это.
— Но мы с Джиной собирались в воскресенье на каток, — сказал он.
Он хотел сказать что-то еще, но я сделал то же самое, что отец всегда делал со мной.
Я взглядом заставил его замолчать.
6
Джони сидела и читала последний выпуск «Гоу герл», пока мать проводила специальной густой расческой по ее длинным каштановым волосам,
— Так что ты ответишь, если кто-нибудь скажет, что у тебя вши? — уже не в первый раз спросила Сид.
Джони не подняла глаз от журнала.
— Я отвечу: «Знаете, мисс, у меня нет никаких вшей», — сказала она.
Я продолжил:
— Знаете, мисс, мы пользуемся специальным кремом и специальной расческой, и мама проверяет меня. Она то и дело ищет вшей, мисс, но они все убежали.
— Очень хорошо, — похвалила Сид.
Она стала собирать свои принадлежности — Очень Нужную Густую Расческу От Вшей, Крем Для Волос Для Непослушных Детей, — задумчиво глядя на волосы Джони. В ярко освещенной гостиной они выглядели невероятно блестящими, ослепительно чистыми.
Наш скромный дом в районе Холлоуэй не был большим, но мы снесли на первом этаже разделительную перегородку, и получилось большое открытое пространство, где мы и проводили основное время — ели, читали, смотрели телевизор, отдыхали, охотились на вшей.
К стене было придвинуто небольшое пианино, за которым сидела Пегги и играла. Многие считают этот инструмент слишком громоздким, но мы привыкли к нему. Мы с Пэтом устроились на противоположных концах дивана и читали: я — «Телевидение и радиовещание», он — «Латеральное мышление» Эдварда де Бона. Пегги тщательно подбирала какую-то мелодию.
— Джони, — позвала Пегги, не поднимая глаз от клавиш.
Джони опустила «Гоу герл»:
— Что, Пег?
— У тебя есть вши? — спросила Пегги.
Все засмеялись. Сид покачала головой.
— Не дразни ее, — сказала она, целуя Джони в макушку тщательно обработанной головы.
Но наша младшенькая гордо засияла вампирской улыбкой.
— У меня нет вшей, — сказала она. — Я не вшивая девочка. На мне нет ни одной.
Она спрыгнула из-за стола и взяла банан. Пэт и я снова принялись за чтение. Пегги продолжала наигрывать те же несколько нот.
— Здорово, Пег, — сказал Пэт. — Мэрайя Кери?
Пегги прыснула:
— Мэрайя Кери? Это Мендельсон, солнышко. — Она снова негромко извлекла из пианино надоевшие звуки. — «Lieder ohne Worte». Это означает «Песни без слов».
— Звучит совсем как Мэрайя Кери, — добродушно проговорил Пэт, состроив мне гримасу.
— Чему вас только учат в вашей Рамсей Мак? — фыркнула Пегги.
— Немногому, — ответил он, возвращаясь к «Латеральному мышлению».
Джони возникла передо мной, держа в руке банан, и показала мне свои клыки.
— Не забудь, — сказала она, — Зубная фея еще не приходила.
Пэт и Пегги повернулись ко мне с непроницаемыми лицами, стараясь не улыбаться.
Я кивнул.
— Я работаю над этим, — сказал я.
Джони отошла и уселась рядом с сестрой на стул возле пианино.
— Давай руки, — сказала Пегги. — Я покажу тебе, как играть.
— Джони, — вмешалась Сид, — не играй на пианино, пока ешь банан.
Я направился вслед за женой на кухню. Она экспериментировала с какими-то соусами. Куча разных маленьких мисочек, полных красной и оранжевой массы. На мой взгляд, это было похоже на тайский сладкий соус чили.