Men from the Boys, или Мальчики и мужчины
Шрифт:
Я засмеялся.
— Проблемы Джины меня не касаются, — сказал я. — Уже давно. Я беспокоюсь только о моем мальчике.
Питер выглядел так, словно увидел меня в первый раз.
— Но вам ведь не все равно, что происходит с Джиной? Вероятно. Вы хотите, чтобы она была счастлива…
Я думал об этом. Хотим ли мы, чтобы наши бывшие возлюбленные были счастливы? Хотим ли этого на самом деле?
— Наверное, — сказал я и улыбнулся. — Но конечно, не слишком счастлива.
Он не улыбнулся. Все шло не так, как он планировал.
— Она
Я кивнул:
— Я уверен, что рассказывала.
— Она годами старалась найти свое счастье после того, как ваш брак распался, — сказал он. — Конечно, я слышал только ее версию событий. Но, насколько я понял, именно вы предали ваши отношения. Она всегда была верной, любящей женой.
При этих словах улыбка сошла с моего лица. С меня достаточно, подумал я и впервые с момента нашей встречи разозлился по-настоящему. Кто он вообще такой, этот парень?
— Я не хочу быть грубым, — сказал я.
— Правда? — откликнулся он.
— Но что вы хотите? — спросил я.
— Просто поговорить, — ответил он, поднимая руки. — Просто кое о чем переговорить, приятель.
Я расхохотался:
— Я тебе не приятель.
Он покачал головой:
— Почему вы так враждебно настроены? Потому что у меня отношения с вашей бывшей женой? Потому что она познакомила меня с вашим сыном?
Я представил себе, как он утром слоняется по кухне с затуманенными глазами, только что из постели Джины, а мой сын собирает рюкзак перед школой.
— Я думаю, что ты прямо олицетворение благородства, — сказал я. — Хренов принц, ясно тебе?
Он наклонился вперед. Я отпил глоток чаю. Он почти остыл. Я все равно его пил. Но мне хотелось, чтобы он был горячим и обжигал горло.
— Я просто хочу попросить вас попытаться проявить чуть больше понимания, — сказал Питер. — У Джины и так слишком много проблем.
— Проблем? А вы кто? Ее психотерапевт?
— Вы что-то имеете против терапии? — резко спросил он. — Я думаю, для Джины это будет очень полезно.
Официантка принесла его навороченный кофе. Он не поблагодарил ее. Даже не взглянул на нее. Ненавижу, когда люди так относятся к официанткам.
— И для Пэта, — добавил он.
— С моим сыном все в порядке, — сообщил я.
Он хихикнул, и мне захотелось свернуть ему шею.
— И у Джины, и у Пэта серьезные проблемы из-за того, что они были разлучены, — сказал он.
— Тогда ей не надо было разлучаться с ним. Не надо было тратить понапрасну столько лет в поисках самореализации, или как это дерьмо называется.
Он ждал. Я продолжал. Теперь чуть более медленно и взвешенно. Гарри Сильвер — голос разума.
— После того как брак распался — да, конечно, я, как всегда, козел отпущения, — в ее жизни было много вещей более важных, чем наш малыш. Япония. Карьера. Ее последний парень. Тип вроде тебя.
Должно быть, под конец
— Давайте постараемся быть вежливыми, — попросил Питер.
— Думаете, это возможно? — осведомился я. — Вы звоните мне домой и просите о встрече, а теперь сидите здесь и невозмутимо рассуждаете о Джине и Пэте так, словно знаете их лучше, чем я. Можем ли мы быть вежливыми, Питер? Я так не думаю.
— Я только хочу, чтобы вы поняли, через что прошла Джина, — не унимался он. — Я был бы признателен, если бы вы проявили чуть больше понимания. Я знаю, как ее расстраивают ваши ссоры.
— Бедняжка.
— Да, — прошипел он, и я увидел, что достал его. Где-то глубоко внутри, под очками и деловым костюмом, скрывался вспыльчивый характер. — Вы правы. Бедняжка. В детстве ее бросил отец. А потом обманул муж, потому что у него, видите ли, чертов преждевременный кризис среднего возраста.
Я ухмыльнулся:
— Продолжайте. У вас неплохо получается.
Он отодвинул в сторону свою чашку из-под кофе:
— Видите ли, на самом деле меня заботите не вы. И не ваш сын.
Я кивнул. Поставил чашку.
— О’кей, — сказал я.
— Но я люблю Джину и хочу, чтобы она была счастлива. Ваш сын, несомненно, очень проблемный мальчик…
Не сдержавшись, я потянулся через стол и сгреб его за воротник рубашки. С галстуком было бы проще. Но я все равно крепко ухватил его за рубашку «Пол Смит» в бело-голубую полоску. Раздался шум, словно что-то свалилось на пол. Молочник. Мы оба вскочили на ноги, стулья с грохотом отъехали в сторону, и все повернулись в нашу сторону. Я его не отпускал.
— Хорошо, — сказал он. — Довольно.
Я чувствовал, как меня душит ненависть. Это чувство было как черный горький ком, мешающий говорить. Я хотел так много сказать ему, но не мог произнести ни слова. Поэтому я отпустил его. Потом схватил сахарницу и изо всех сил запустил ее в стену у него над головой. Она разбилась, и на него посыпался град сахарных кубиков.
— Следи за языком, — сказал я, не узнавая собственного голоса. Вытащил из кармана пару банкнот и швырнул их на стол. — Говори все, что хочешь, о моей бывшей жене. Обо мне. Но когда говоришь о моем сыне, следи за своим вонючим языком.
Когда я вернулся домой, улица, на которой я живу, показалась мне незнакомой. Годы, проведенные в тяжких трудах на телевидении и радио, означали, что я видел ее в любое время суток. Но я привык смотреть на нее с точки зрения работающего человека. Улица в середине утра среды, без работы в этот день и на следующий день, она казалась другой планетой.
А может, мне так казалось потому, что перед домом снова припарковался Джим Мейсон. Он сидел на мотоцикле, и мотор постукивал между его ног. Он когда-нибудь заглушает эту штуку?