Men from the Boys, или Мальчики и мужчины
Шрифт:
Пэт засмеялся.
— Теперь у меня нет дома, — сказал он и улыбнулся, когда Джони подняла к нему свое серьезное семилетнее личико.
— Покажи мне, как выводить Баунси на прогулку, — попросил он.
Но завтра надо было идти в школу, и вскоре Сид позвала Джони, чтобы та шла чистить зубы.
— А можно мне остаться еще немножко? — моляще улыбнулась Джони вампирской улыбкой. — Как тогда, когда Пэт жил с нами? Как раньше, когда у него был день рождения?
— Ты уже и так засиделась, — сказала Сид. — Иди почисти зубы и надень пижамку.
Вечер
В окно кухни я видел, как его озаряет свет уличного сенсорного фонаря — немного неуклюжие конечности, растрепанные волосы. Он посмотрел на дом, словно о чем-то вспоминая. Потом фонарь погас, и я видел только силуэт сына, освещаемый лунным светом и оранжевым заревом, которое вечно висит над городом.
Я почти совсем расслабился. Он пришел, ужинал вместе с нами, и все было так, словно ничего не изменилось. Я слышал доносящуюся сверху музыку Пегги. Слышал, как Джони полощет рот в ванной. Я смотрел, как Сид моет кастрюлю, и когда она закончила, я взял ее влажную руку и прижал к своему лицу.
— Спасибо, — сказал я.
— Не говори глупостей, — улыбнулась она. — Я рада его видеть.
Потом ее улыбка погасла. Она выглянула в сад. И я тоже это увидел. Тусклый красный огонек во рту Пэта.
Словно поняв, что за ним наблюдают, он скользнул в домик для игр. Но даже внутри маленького деревянного домика можно было различить в темноте красный огонек у губ сына, который то разгорался, то потухал.
— Он курит? — спросила Сид.
Я покачал головой.
— Я об этом ничего не знаю, — ответил я и хотел было выйти в сад, но Сид удержала меня.
— Давай я с ним поговорю, — предложила она. — Лучше, если ему об этом скажу я.
Я смотрел, как она идет.
Я увидел, как ее длинноногая фигура пересекла сад и вошла в домик. После недолгого пребывания там она вернулась, держа в руке нечто, испускающее в темноте слабый красный свет. Она ворвалась в дверь. Я никогда не видел ее такой рассерженной. Я немедленно узнал этот тошнотворно-сладкий запах. Она подняла в руке влажную самокрутку, и ее глаза засверкали.
— Марихуана в домике для игр! — воскликнула она. — Великолепно! Курить марихуану в домике для игр!
В дом ворвался Пэт, слезы струились по его лицу, подбородок дрожал. Такого вряд ли можно ожидать от опытного наркомана, превратившего в притон игрушечный домик сестры.
Я окликнул его, но он пробежал к входной двери. Я пошел за ним. Джони появилась в дверях ванной, в ее руках вибрировала электрическая зубная щетка. Пегги была на лестнице. Я оглянулся на Сид. Она покачала головой. Косяк был потушен, но она продолжала держать его в руке.
Входная дверь открылась и тут же с грохотом захлопнулась.
Я снова позвал его. Потом побежал за ним. Я бежал по улице, не выпуская его из виду, но, оказавшись на Холлоуэй-роуд, я его потерял. Должно быть, он вскочил в автобус или в такси. Я шел по улицам, пока не понял, что он уехал. Я снова и снова набирал номер его мобильного, но слышал только автоответчик.
Прошло довольно много времени. Джони уже лежала в постели. В комнате Пегги смолкла музыка. Единственные звуки, которые я слышал, были шум посудомоечной машины и приглушенный встревоженный голос жены, говорящей по телефону. Увидев меня, она положила трубку.
— Ошиблись номером, — сказала она.
Лгунья.
13
Даже родители выглядели по-разному.
Мы одинаково дрожали, стоя у грязной боковой линии, февральский ветер продувал насквозь наши зимние пальто, мы притопывали ногами от холода, ожидая появления команд. Но среди всех сразу же можно было отличить родителей, плативших по три тысячи фунтов в семестр за обучение своих детей в UTI, колледже при Техническом университете, от мам и пап школы Рамсей Мак. Они выглядели так, словно покупали не другое образование, а другую жизнь.
Мы выглядели беднее. Толще. Бледнее — хотя среди нас было много представителей других рас. Наши волосы были более тонкими и редкими, у многих виднелись лысины или проплешины. Их волосы были длинными и блестящими, все в великолепных завитках и колечках — особенно у пап. Мы выглядели не совсем как взрослые — многие с аляповатыми татуировками, в футбольных майках — особенно матери. И их было больше — семей UTI, которые размножались, подобно изнеженным кроликам. Младшие братья и сестры резвились у ног своих богатых родителей, некоторые матери держали на руках грудничков. Вы подумаете, что хотя бы в этом мы могли бы их превзойти, что у родителей Рамсей Мак могло быть больше детей. Подумаете, что мы можем лучше производить потомство. Но, как видите, родители UTI оставались вместе. А мы, Рамсей Мак, разводились. Я сделал глубокий вдох, ощутив запах их плавательных бассейнов, и почувствовал острый укол хлора и зависти.
Кучки родителей рассеялись вокруг всего поля, отовсюду раздавались крики болельщиков, пока команды выходили на площадку. Колледж в майках в красную и черную полоску, а Рамсей Мак — в белых. Кроме Пэта, который сутулился позади товарищей по команде, словно желая уменьшиться в росте и размерах. На нем была ярко-оранжевая майка, черные шорты и носки. Плюс бутсы фирмы «Предатор», тщательно вычищенные. Он отлично выглядел. Я засмеялся и шумно зааплодировал. Уничтожь этих богатых испорченных подонков, подумал я, в спортивном смысле.
На поле выбежали UTI. Они начали разминаться, пинать мячи и делать упражнения на растяжку. Рамсей Мак были медленнее, угрюмее, вели себя так, словно были выше всего этого. Я узнал некоторых из них. Уильям Флай стоял впереди, как бомбардир команды. Рябое лицо Прыщавого мелькало поблизости, он на удивление сосредоточенно и красиво подбивал мяч, не давая ему коснуться поля. Когда Пэт бросил свое полотенце позади ворот и надел перчатки, невысокий темнокожий юнец, стоящий позади, глубоко затянулся «Мальборо лайт». Рефери, огромный рыжебородый человек, весь в черном, повернулся к нему, сверкая глазами.