Мент. Ликвидация
Шрифт:
— Ладно Кислицына — своё мнение о ней вы уже высказали, но вот ваш напарник… Не жалко было его убивать?
Семёнов ухмыльнулся.
— Конечно жалко, гражданин начальник. Только выбора вы мне не оставили. Сначала Коля не добил легавого у Рвача, потом в больнице сплоховал… Я сразу понял: вы нас найдёте. Тем более, если тот легавый очухается. Ну а Коля мужик хлипкий, долго язык за зубами держать не будет. Если бы вы его арестовали, сдал бы меня с потрохами в тот же день. Так что их жизнь на вашей совести,
— Интересный поворот, — удивился столь кривой логике я. — Ты, значит, их приговорил, а виновата милиция.
— А как иначе? На нас столько крови, что я даже не сомневаюсь в приговоре. Не знаю, как вам, гражданин начальник, а мне моя шкура дорога и получать пулю в лобешник жуть как не хочется.
В чём ему не отказать — так в манере держаться. Он не «плыл», не валялся в ногах, не рыдал, вымаливая прощения. Чем больше я с ним общался, тем сильнее понимал, что вижу перед собой зверя в обличии человека.
Ему удалось допечь своей абсолютной непрошибаемостью молодого и горячего Леонова.
— Ты, ублюдок, — заговорил тот, наливаясь кровью, — я вообще не понимаю, почему товарищ Быстров с тобой миндальничает. Будь моя воля, я бы тебя так оприходовал — ни одного живого места бы не оставил! Ты бы у меня до суда не дотянул, подох бы, как последняя скотина, в своём дерьме и блевотине.
Семёнов отреагировал в своей манере — на удивление спокойно. На его лице лишь появилась снисходительная усмешка.
— Чего горячишься, мусор? Можно подумать, у тебя руки чистенькие: юшку не пускал, людей не убивал…
— Людей?! Да я такую мерзость, как ты, за людей никогда не считал! Давил вас гадов и давить буду! Ладно, ты мужиков взрослых резал, но как у тебя рука на баб да детишек малолетних подымалась?! — закричал Пантелей.
Я прекрасно понимал своего заместителя, у меня самого внутри всё бурлило и клокотало, только вот зачем демонстрировать этому моральному уроду нашу слабость? Он ведь даже упивался нашей реакций, словно энергетический вампир. Ему доставляло большое удовольствие наблюдать, как мы приходим в бешенство.
Мне не раз и не два попадались такие выродки. Чем труднее эпоха, тем их становилось больше.
— Слышь, начальник, — обратился Тимофей ко мне. — Убери этого психованного от меня. Не ровён час — с кулаками набросится.
— Пантелей, держи себя в руках, — попросил я. — Неужели ты не понимаешь — ему это нравится.
— Простите, Георгий Олегович. Больше не буду. Давайте продолжим допрос.
Как мы ни крутили с Пантелеем, удалось выбить из Семёнова только признания по делам Кондрюховых и Баснецова. И то, он старательно отводил вину от себя, сваливая убийства на подельника.
С его же слов выходило, что большинство убийств совершил Кислицын. Это он резал и рубил женщин и детей.
— А ведь ты врёшь, — покачал я
Он нагло вскинулся.
— А ты сначала докажи, начальник. Пока что тут моё слово против твоего.
— Учитывая, что ты пытался убрать Кислицыных, моему слову на суде поверят, — твёрдо сказал я.
— Ну вот дождёмся суда и посмотрим. А пока буду стоять на своём, — объявил он.
Так и не добившись показаний, я отправил Семёнова в арестантскую камеру. Ничего, покантуется там денёк-другой, дальше будет видно. Даже сейчас у меня вполне хватало материала под расстрельную статью.
Кроме того, появилась надежда получить признания от Кислицыной. Врачи заверили, что жизнь её вне опасности. Пусть роль женщины в шайке не до конца понятна (я всё сильнее утверждался в мысли, что она служила наводчицей да помогала сбывать кое-какую мелочёвку), однако брат наверняка делился с ней какими-нибудь деталями, да и на Семёнова, после того как он пытался её зарезать, у Кислицыной однозначно прорезался такой зуб, которым запросто перекусить можно.
Так что я ожидал скорого пополнения в показаниях.
Тем более я очень сомневался, что Семёнов выдал нам всю шайку. Юхтин ведь стрелял тогда и явно в кого-то попал. У Кислицына не нашли огнестрельной раны, а из Семёнова врач достал одну пулю, ту что в него засадил я при задержании.
Значит, есть кто-то четвёртый, но кто?
— Товарищ Быстров, я даже не представляю, как вы выдерживаете такое! — в сердцах воскликнул Леонов, после того как конвойный отвёл арестованного. — У меня не то что кулаки, всё тело чесалось! Так бы и двинул этому гаду!
— Двинуть всегда успеется, — вздохнул я. — А нам надо работать, много работать, Пантелей. Семёнов признаётся только в том, что мы можем ему предъявить. Но он явно скрывает не только свои «подвиги».
— Вы тоже считаете, что в банде было больше участников? — догадался Леонов.
— Именно, — кивнул я. — Спрашивается, почему? У сволочей вроде него нет ничего святого. Так что молчит он не ради принципа. Я вообще сомневаюсь, что у него есть хоть какие-то принципы! Вспомни, как легко он пошёл на убийство подельников. Нет, Пантелей, если Семёнов что-то делает, значит, ему это нужно.
На следующий день состоялись похороны Юхтина. Очень тяжело терять своих подчинённых. На сердце остаётся рана, которая не зарубцуется годами.
Всегда винишь себя в том, что чего-то не досмотрел, не договорил, недостаточно проинструктировал. И эта вина остаётся с тобой на всю жизнь.
С самого утра лил дождь.
На похороны пришли все наши. Мне было больно смотреть на родителей Юхтина, потерявших единственного сына. Хотелось что-то сказать им, но я не находил слов, способных уменьшить их горе.