Менты и люди
Шрифт:
Першин принимает стойку и, слегка подпрыгивая, начинает боксировать. Сначала он бьёт Соколова легко, еле касаясь, затем удары наносится сильнее, а потом Першинг изображает корявый пируэт и двигает ему в челюсть ногой, с разворота.
Неужели прав Климов? Неужели нельзя по-другому? Так, как учил Хабаров, солидный представительный профессионал в дымчатых очках?
Климов, легок на помине, распахивает дверь пинком. В руке его пакет с продуктами.
— Ну? — спрашивает он. — Есть результаты, работнички?
Першинг потирает кулак.
— Нету пока.
— Нету, — передразнивает его Климов, — давайте прервёмся, пожрём. Присаживайся, Соколов! Жрать хочешь?
Соколов садится на стул. Он смотрит на Климова с уважением. Как на спасителя смотрит на Климова Соколов, понимает Коля. Дебил! Соколов! Ну, почему ты такой дебил?
— Не хочешь, как хочешь, — опер достает из пакета хлеб и колбасу, — порежь, — говорит Коле, — нож в тумбочке возьми. А ты, — велит он Першину, — вскипяти воды и завари чаю!
Климов закуривает и откидывается на спинку стула.
— Короче, Соколов, — к потолку поднимаются кольца дыма, опер, чуть смыкая-размыкая губы, становится похожим на карася, — мне нравится, как ты держишься. Молодец… Я вот сходил на улицу, проветрился и подумал, а может… забудем об этом магнитофоне?
— Чего? — удивленно хрипит Соколов.
— Ничего… Ты безработный?
— Ну, да…
— Могу устроить. Бабки будут, стаж. Догадываешься, о чём я говорю? Помощники мне нужны! А то у Вас в районе черт знает что творится. Скоро из гранатомётов шмалять начнут.
— Но я же…
— Да не бзди! В чеченскую банду внедрять не буду. Так, подсветишь кое-что…
Соколов кивает.
Коля понимает, что он созрел и согласится на всё, что угодно, лишь бы поскорее выбраться отсюда. Удивительно другое — почему Климов не стал его дожимать?
— Ну, и ладненько, — говорит опер великодушно, — вали домой. Завтра придешь в девять, оформим бумаги…
Соколов поднимает с пола грязную, мятую рубаху и одевает ее. Берёт в руки пиджак. Опустив голову, хрипя и шаркая, он покидает кабинет.
Климов сгребает на угол стола бумаги и принимает у Коли порезанную колбасу.
— Неувязочка вышла, — сообщает он, — встретил в дежурке опера из линейного отдела. Он эту Любку на вокзале с мафоном принял. Стояла пьяная, продавала…
— Вы налетайте, хлопцы, что стоите?
Коля пришел в общагу около девяти вечера и сразу же лег.
В полудрёме ему снова вспомнились слова Хабарова. На этот раз, другие слова. Хабаров говорил о коллективе, как о главной составляющей работы в уголовном розыске. Там всё делается коллективно: раскрываются преступления, пьётся водка, кадрятся бабы, — говорил он.
«Не факт, что вам сразу понравятся ваши коллеги, — предупреждал Хабаров, — вхождение в коллектив — штука тяжёлая, тем более — в такой коллектив. Но вы должны сделать так, чтобы они вам понравились. И вы им тоже. Поначалу будет тяжело, морально тяжело, неуютно. Потом вы привыкните. Человек вне коллектива в розыске обречён на поражение».
Коля не мог себе представить, как это так, он будет пить с этими Климовым, Жаном, Першингом? Пить, дружить и становиться таким же деградантом? Ну уж, нет… Засыпая, он умолял судьбу помочь изменить хоть что-то. Перевестись в другой отдел, заболеть, всё, что угодно, только бы не видеть этих рож и не чувствовать себя так же паршиво, как в тот день, в день Соколова.
И судьба подала ему знак. На следующий день Соколов не явился ни в девять, ни в десять. Климов отправил их за ним.
…Хрен вы его получите! — решил Коля. — И меня тоже — хрен!
Он скажет Першингу ждать у подъезда. А сам поднимется к Соколову. Першинг согласится, ему — по барабану. А Соколову он скажет, чтобы тот валил куда-нибудь из города и не появлялся недели две-три. За это время Климов, с его текучкой, о нем позабудет.
— Вы к кому, молодые люди?
Бабки — вечные обитательницы околоподъездных лавок, сканируют их взглядами по вертикали и горизонтали.
— Соколов Артём здесь живёт? — осведомляется Коля.
— Жил, милки, — говорит первая бабка.
— Отмучился, — уточняет вторая.
— Минут сорок как в морг увезли, — дополняет третья.
Коля смотрит на Першина. Тот отводит взгляд в сторону и тихонько свистит. Коле хочется удавить Першинга прямо здесь, у подъезда.
Это они его били, — пытается успокоить себя Коля, — эти гестаповцы, уроды, они долбили его как грушу. А он ударил его всего один раз! Так, слабовато…
— А что случилось? Что домашние говорят?
Единственная цель его вопроса, глупая цель, в высшей степени глупая и циничная — убедиться, что смерть не связана с их вчерашней встречей.
— Какие домашние? Один он жил, бедный. Жена была, ушла… вчера под вечер чуть-ли не на карачках приполз, — крестится первая бабка.
— Да, — качает головой вторая, — говорила ж я ему… Опять, надрался, как свинтус, вот и получил от дружков своих, уголовников…
— Не был он пьяным, Елена Ивановна! — парирует третья бабка. — Не пахло от него!
— Был, не был, это уже без разницы…
Бабки синхронно вздыхают.
— Вы из милиции, поди?
— Из милиции! — неожиданно встревает Першинг.
— А-а-а, участковый-то был уже… Походил, походил и — ушёл…
— Вы уж, найдите их, сынки… А то, что ж это делается? Что за время такое настало сволочное?
— Найдут они… Ага… Они ж молодые, Степановна, посмотри… Самих убить могут…
Коля и Першинг разворачивают оглобли. Бабки говорят что-то еще. До Коли долетают отдельные слова, обрывки фраз. «Сталина на них нет…», «…суки…», «…пропил страну Борька…», «…в наше время». Всё это влетает в одно Колино ухо и вылетают в другое. Лишь одна фраза не может покинуть его мозг, цепляясь всеми изгибами и впадинами за его извилины: «Дохтур сказал — похоже на разрыв селезёнки».