Меня зовут женщина (сборник)
Шрифт:
– Знаете, сэр, кажется, у меня снова пневмония.
– Да, мэм, это прослушивается. Вы правы. У вас снова пневмония – это очень неприятно. Хотите кофе?
– Благодарю вас, сэр, я не хочу кофе. Что же мне делать?
– Главное, не огорчаться. Это обязательно пройдет. Как поживают ваши прелестные внуки?
– Благодарю вас, сэр, они здоровы. Может быть, мне поставить банки?
– Банки? Русские банки? Это варварство. А как поживает Рональд? Он по-прежнему активный лейборист?
– Да, сэр. А можно я…
– Не волнуйтесь. Все будет хорошо. Вот счет. Рад был вас повидать.
Утро. Все ушли, я вдвоем с Петей и телефоном, по которому
Ресторан ВТО… Улица Горького… Замечаю, что уже давно не читаю, а плачу и начинаю рыдать. Тут приходят все, в ужасе кидаются ко мне.
– Что с Петей?
– Ему лучше, он спит.
– Что же тогда случилось?
– Хочу домой.
– Дорогая, ты должна взять себя в руки.
– Не могу. Режу ананасы в салат, шмыгаю носом.
– Дорогая, я тебя прекрасно понимаю, – говорит Пнина. – Я вырастила в этом доме Алана и Питера. Рональд приходил поздно. Он был директором колледжа и активным коммунистом. О нем каждый день писали газеты. С нами никто не разговаривал, мы были для них коммунистами. Даже одноклассники мальчиков сторонились их. Всю цену английской терпимости я узнала на собственной шкуре. Выскочишь иногда на улицу, а там ни души, не с кем словом перекинуться. Хоть волком вой. Я и сейчас, чтоб поделиться, езжу летом в Израиль. Здесь выслушают, сделают понимающее лицо, но это только лицо, потому что здесь не принято делиться. Понимаешь, здесь принято о погоде, о собаке, о бизнесе.
Утро в Лондоне чуть-чуть призрачное, светлое, акварельное. Туманы остались для нас таким же мифом, как бекон с яйцами и овсянка. Проснуться невозможно, если б не Пнинино: «Приехать в Англию и спать до десяти! Ужас!» – спали бы до двенадцати. Выйдя из спальни, натыкаюсь на глубоко декольтированную леди в бархатном комбинезоне, густой косметике и босиком. Она натирает бархатными бумажками витражи у лестницы.
– Гуд монин! – кричит она, потом что-то чрезмерно быстро тараторит, показывает мне часы, бумажку для натирания витражей и фотографию каких-то молодых людей. Не успев понять ни слова, я изо всех сил улыбаюсь и смываюсь в спальню. На разведку идет Паша как наиболее англоговорящий.
– Она спрашивает, как Петина рука, говорит, что скоро придут Пнина и Рональд, и показывает фотографию своих детей, – сообщает он, вернувшись.
– А кто она?
– Не знаю. По крайней мере у дома стоит «мерседес». Она приехала на «мерседесе».
– Паша, а что лучше, «форд» или «мерседес»? Сыновья окидывают меня презрительным взглядом.
– Конечно, «мерседес».
Помня, что о жизненных успехах англичанина можно судить только по его району на визитке и марке его машины, начинаю строить уравнение. Значит, это важная птица. Видимо, приехала по делу. И эта птица протирает витраж? Впрочем, в Англии все возможно, видимо, у нее мания чистоплотности. Значит, я должна
Придется допросить даму в комбинезоне, приглашена ли она. Почему она босиком? Впрочем, множество англичан свихнуто на оздоровлении, одна богатая приятельница Пнины и Рональда сто дней голодала под наблюдением дорогого врача дома, после чего умерла под наблюдением дорогого врача в больнице. Так что босые ноги в феврале сами по себе еще не показатель ничего, кроме богатого безделья. Представляю, как она сидит босиком в своем «мерседесе»!
Чтоб не сделать неучтивости, я отсиживаюсь до прихода Пнины в спальне. Пете уже лучше, он напихал рот жвачкой, а постель – альбомами по искусству, которые стоят здесь астрономические деньги, и потому все состоятельные дома забиты ими. Кроме воспоминаний о Высоцком, в доме всего одна книга на русском: ЖЗЛовская биография Оливера Кромвеля с автографом автора. В первые дни дети прочитали ее трижды.
За русскими книгами надо ехать в центр Лондона, да они и не по карману. В букинистической лавке на меня смотрят так, как будто я попросила живую змею, а потом предлагают книгу на французском о Болгарии. Понимаю, что у них смутные представления о разнице между Россией и Болгарией, но все равно обидно. Рональд рассказал о гастролях узбекского танцевального коллектива, проехавшего через всю Англию с афишей «Русские танцы». Для них русские – все, которые там и еще до вчерашнего дня грозили бомбой.
Два милых парня в пабе обиженно спрашивали у нас с Сашей, почему мы тратим столько денег на вооружение. В ответ на попытки объяснить суть тоталитарного режима они возмущенно требовали, чтоб мы передали их мнение лично Горбачеву. Если любой русский знает, что Шерлок Холмс и лорд Байрон принадлежат английской культуре, то для основной массы англичан Россия – это бутылка водки и автомат Калашникова.
– О! Как можно приехать в Англию и спать до двенадцати! – наконец раздается на первом этаже.
Я кубарем скатываюсь по лестнице. Пнина разгружает сумки на кухне. Дама возится в столовой.
– Кто это? – недоумеваю я, потому что Пнина не спешит нас знакомить.
– Где? – теперь уже недоумевает она.
– Леди в столовой.
– Это? Это же Ингрид!
– Кто такая Ингрид?
– Ну, как это сказать, она мне помогает.
– В каком смысле?
– Она чистит. Понимаешь, не убирает, а только чистит. Ковры, стеклянные двери, витражи, ванны и туалет. Но если я оставлю грязную посуду, она не притронется ни за какие деньги.
– Так это домработница?
– Да. Помощница. Ингрид наш друг, она столько лет нам помогает. Она ужасно бестолковая, я часто все за нее переделываю, но я к ней привыкла.
– И сколько вы ей платите?
– Три фунта.
– Три фунта? Зачем ей три фунта, если она приехала на «мерседесе»?
– Да, у нее богатый муж, очень богатый. И взрослая дочь занимается серьезным бизнесом.
– Так зачем она чистит ваши ковры?
– Как это зачем? – Глаза у Пнины становятся круглыми. – Ей скучно. Она любит нас. И потом, человек должен работать. Это так приятно.