Меня зовут женщина (сборник)
Шрифт:
– А какой у нее дом?
– У нее роскошный дом.
– А кто там чистит ковры?
– Не знаю. – Пнина застывает. – Я как-то об этом не задумывалась. Ингрид! – кричит она и спрашивает по-английски: – Дорогая, она говорит, что вызывает из фирмы. Конечно, это может показаться смешным.
Я чувствую себя турком, помещенным в ткань европейского романа, чтобы оттенять несуразности западных представлений.
– А почему она убирает в бархатном комбинезоне и босиком?
– На шпильках убирать трудно. А что касается комбинезона, дорогая, у нее всегда было плохо со вкусом.
Пете лучше, мы оставляем его на Пнину. Вспомнив о прелестях
В атмосфере подчеркнутой предупредительности посетители долго рассматривают вещи, которые стоят в соседних магазинах в сто раз больше, выбирают какой-нибудь газовый шарфик или ремешок, по цене которого рядом висит вечернее платье, и уходят с торжественным лицом и красивым пакетом фирмы.
Бросаюсь к прилавку с советским темпераментом, и когда на нем вырастает гора отобранных вещей, дамы за прилавком буквально по слогам переспрашивают, действительно ли я буду все это покупать или просто чего-то не поняла в условиях работы магазина. Они подозревают меня в чрезмерном благотворительном усердии по отношению к слепым, но после того как Паша покупает себе небьющуюся чашку и самодельное ожерелье из речных ракушек, которое на самом деле ничего не стоит, а олицетворяет высокий благотворительный порыв такого же английского Паши, они понимают, что имеют дело с семьей сумасшедших, и, как истинные леди, становятся еще вежливей.
– Это отличные вещи, – говорит Пнина, рассмотрев покупки.
– А почему же вы ничего не покупаете в этом магазине?
– Это не совсем прилично. Кто-нибудь может увидеть, что я вошла в этот магазин. Англичане, даже самые бедные, предпочитают дорогие вещи. Дорогая вещь – это дорогая вещь.
– Пнина, а вы помните, как я вас водила на экскурсию в «Детский мир»?
– Не напоминай, ради бога. Я старый человек, я с трудом осталась жива. Я еще могу понять, что можно отстоять двухчасовую очередь, хотя, конечно, сама никогда не пробовала. Но я бессильна понять, как можно надевать на детей то, за чем они все стояли. Мы с Петей так хорошо провели время. Я его все время кормила, он был такой счастливый. Как хорошо, когда в доме дети. Я так редко вижу своих внуков.
– Но почему?
– Не забывай, мои невестки – англичанки. Здесь не принято возиться с внуками. Их видят на праздники. Невестки считают, что я порчу детей. Нам их дают только, когда мы едем отдыхать в экзотические страны. Это такой праздник, когда мы вместе с ними!
Когда Петя выздоравливает, вчетвером отправляемся на рынок «Пети колейн». Лондонцы зовут его «рынком нижней юбки», считается, что в начале рынка с вас незаметно снимают нижнюю юбку, которую в конце рынка вам же и продают. Однако это тоже миф. После рынка Ружевича английский рынок – просто институт благородных девиц. Целый город лотков, киосков и магазинчиков, чем только не украшенных, населенный физиономиями всех рас, мастей и типов, возгласами всех тембров и акцентов, предлагает вам то же, что и магазины, только подешевле. Душераздирающей экзотики, если не считать продавцов, нет. Похоже на балаган и
Никакой санскрит не нужен, потому что все прикидываются иностранцами, чтоб подороже продать и подешевле купить. Диалог происходит на пальцах и фунтах. Грохот, как на птичьем базаре. У входа беснуется ансамбль латиноамериканцев в свекольных пончо. Пожилой человек в таком же пончо собирает для них деньги. Подходит и обнимает одной рукой меня, другой – толстую веселую вьетнамку или японку.
– Как тебя зовут? – спрашивает он ее.
– Мария, – отвечает она.
– Откуда ты приехала?
– Из Индонезии.
– А тебя? – спрашивает он меня.
– Тоже Мария.
– А откуда ты приехала?
– Из Советского Союза.
– Я всегда говорил, что Мария – самое красивое женское имя, – говорит он и идет дальше со своей шляпой, полной разных, разных денег.
Во всей праздничной неразберихе есть огромная неправдоподобность сочетаемости всех со всеми. Начинает казаться, что, когда весь мир устанет от игры в государственность, он превратится в рынок «Пети колейн», в котором под предлогом торговли люди будут собираться, чтоб улыбаться друг другу.
Вдруг начинается ураган. Настоящий ураган. Англичанам к этому не привыкать, но мы столбенеем, видя мгновенно поднявшиеся в воздух пестрые футболки и рекламные плакаты. Торговцы вцепляются в еще не улетевшие вещи, народ, визжа, бросается в рукава лабиринта, гудя, врываются фургоны, падают складные металлические ставни витрин и пристегиваются к асфальту замками. На глазах происходит немедленная эвакуация, за десять минут рынок пустеет (у нас бы так реагировали хотя бы на землетрясения), остаются только скелет, остовы тентов, жерди и доски прилавков, пестрые пластмассовые ящики и вешалки, непарная обувь, ленты, цветастые обертки, фрукты, которые нельзя будет продать завтра, и хмурые нищие, прибирающие это к рукам в фирменные пакеты.
Мы убегаем, хлещет сумасшедше холодный дождь, ребенок после болезни, мы очень боимся за него, но не можем сообразить, как добраться до места, к которому за нами подъедет Рональд. Надо позвонить, но нет мелочи. Молодой человек, продающий билеты в метро, ослепительно улыбаясь, предлагает обратиться за помощью к прохожим. Человек пять прохожих, ослепительно улыбаясь, извиняются, объясняя, что у них нет с собой денег для такого крупного размена. Ничего себе крупного – речь идет о пяти фунтах. То ли это квартал нищих, то ли квартал психов. Неловкость ситуации растет с каждой минутой, чтобы справиться с ней, мы берем такси, которое в переводе на джинсы стоит… лучше не вспоминать.
– Понимаешь, Маша, – объясняет Рональд, – англичане не любят менять деньги на улице. Только в банке. Они боятся, что им подсунут фальшивые деньги.
– Неужели мы, стоящие с промокшими детьми, похожи на фальшивомонетчиков?
– Англичане бережливы.
– Хорошо, если они так трясутся за свои пять фунтов, неужели нельзя просто так дать монетку позвонить, это же не деньги.
– У нас не принято давать деньги.
Как-то вечером я, Саша и Рональд отправляемся в паб.
Паб – такая уютная пивная, где можно поиграть в шахматы, посмотреть телевизор, почесать языки. Пожилые джентльмены и панки, дамы и студенты мирно соседствуют за столиками, а чучела птиц – с поп-артом на стенах.