Меняя завтрашний день
Шрифт:
В этот тёплый майский день в храм шли мужчина и женщина с плачущим на руках ребёнком, чтобы услышать пророчества и испросить совета вестников богов — жрецов Упсалы, славившихся умением верно предсказывать будущее.
— Нам надо было бы принести жертву, — молвила Исгерд, напряжённо всматриваясь в священные деревья рощи Одина, на которых висели тела жертв: рабов или умерщвлённых в угоду богам преступников и разбойников, трупы собак и лошадей, источавшие запахи разложения, гнили, застарелого пота и мокрой, пропитанной кровью, шерсти.
Женщина нервно теребила свободной рукой янтарные бусы, рядами висевшие на её шее. Ребёнок, привлечённый блеском солнца на рыжеватых полупрозрачных бусинах, пе-рестал плакать и успокоился.
— Мы отдаём одну из лошадей, — мужчина огладил рыжеватую всклокоченную боро-ду и кивнул в сторону, где вблизи храма его люди готовили к жертвоприношению пышно украшенного коня чёрной масти, которого, после осуждения на жертвоприношение, сразу повели к алтарю, чтобы его кровь пролилась на благо богам.
— И пусть на всё будет воля богов, — растягивая слова, ровным голосом произнесла его жена, чьё лицо с впавшими щеками было неестественно бледным, — только здесь нам могут предсказать нити наших норн. Только кровью можно смыть преступления и снискать милость богов и пусть сегодня они услышат нас через их потомков — жрецов высоких жилищ.
Подойдя к храму, они некоторое время стояли в молчании, словно опасаясь войти в святилище. Золочёные, сверкающие на солнце, стены храма были сплошь покрыты пятнами застарелой коричневатой крови, которой окроплялись также статуи богов и внутренние стены храма. Исгерд знала, что мясо жертвенных животных обычно употреблялось на большом праздничном пире, который происходил в передней зале храма и там, вокруг стен стояли скамьи для народа и высокие кресла для конунгов. Перед скамьями ставились столы, в центре на полу посередине горел огонь, на котором был котёл с мясом жертвенных животных. Наполненные мёдом рога подавались через огонь: они и все кушанья освящались сначала главным лицом при жертвоприношении — как правило, это был конунг. Потом пили в честь богов — сначала в честь Одина, за победы викингов и за благоденствие страны, потом в честь богов Ньёрда и Фрея, за хороший урожай и мир, и, наконец, осушали обетную чашу в честь знаменитых воинов, павших на войне, славу которых воспевали скальды в своих сказаниях.
Когда они уже вошли в святилище, стоя перед дроттами, окутанные священным дымом жертвенников, под звуки песнопений и заклинаний, один из дроттов, сидя на небольшом возвышении, открыл глаза и произнёс, что их желание будет удовлетворено, но не в полной мере, ибо на это воля богов. Земля им достанется малоплодородной, предопределяя вполне сносную жизнь, если они не будут гневить дисов их рода. Судьба их сына в торговле и удача будет сопутствовать ему, а средняя дочь, имеющая сердце мягкое и нежное, как у Фрейи, станет со временем хорошей женой и матерью, но вот младшая дочь, с которой они явились в храм богов и имеющая глаза чёрные, как ночь…
— Норны ещё плетут нить её судьбы, они определяют ей путь и предназначение в Мидгарде, она может стать и спасением и проклятием всего рода, её судьба окутана мраком и сплетается в полотно неопределённых событий, — голос дротта, казалось, заполнял всю залу. Исгерд пыталась разглядеть его лицо, однако, видела перед собой только лишь глаза дротта, на которых было по бельму. — Её плутающая во мраке судьба сплетается с судьбой другой женщины, иноземки, которая поможет ей освободиться от чар и прервёт нить заклятий, сопутствующих девочке, которую люди будут знать как наездницу волков, скачущей во тьме норвежских лесов…
Вестник богов умолк и снова опустил голову, были слышны только шорохи одежд, касавшихся пола, когда дротты за его спиной раскачивались в трансе, распевающие закли-нания. Исгерд в этот момент готова была поклясться, что его глаза с бельмами были в этот момент похожи на зеленоватые волчьи зрачки, в которых смешались разноцветные всполохи северного сияния, снег на еловых ветвях и лёд на прибрежных скалах…
— Поначалу я хотела избавиться от неё, — голос матери казался Сигурду глухим и уставшим. — И Харальд было поддержал меня, говоря о том, что нашу дочь забрали тролли и подбросили вместо неё своё дитя, однако он посчитал, что было уже поздно принимать решения, тем более, что Снёлауг родилась здоровой и сильной. Но тем не менее я хотела оставить её в Упсале, но, видимо, сама Фрейя вмешалась в тот момент, ибо я знала, что тогда мне придётся вырвать своё сердце и скормить его волкам, расставшись со Снёлауг. И ты запамятовал, наверное, сын, что сестра твоя родилась с глазами, чёрными, как ночная тьма, но с возрастом они стали такими же, как и у всех людей. Через несколько дней после того как покинули Упсалу, мы увидели берега, и так же как и другие, они были усеяны костями земли, однако, там были и зелёные холмы, и леса, и поля, которые нам ещё только предстояло засеять…
— Да, матушка, непростая судьба нашей Снёлауг, — Сигурд задумчиво теребил косицу у виска, накручивая её на палец. — Я бы не сказал, что она чем-либо отличается от всех нас…
— Сын, ты её почти не знаешь, ты полжизни отдал странствиям по дороге китов. Она ничему не обучается, не участвует в жизни нашего дома, не интересуется историей рода! Сейчас нам надо рубить дрова, запасая их на зиму, засаливать мясо впрок и заполнять кладовые, но помощи от неё нет никакой. Она словно живёт в иных мирах, в то время как Адальбьёрг — моя надежда, моё утешение и помощница и я должна гордиться, что родила таких сына и дочь как вы!
— Что будет делать отец, когда вернётся? Какова будет его воля в отношении Снёла-уг?
— Ты же знаешь, какой он… Харальд быстро вспыхивает как огонь, затем так же быстро успокаивается и снова всё встаёт на свои прежние места.
Сигурд, почти не слушая привычных жалоб матери на вспыльчивый нрав отца, смотрел тем временем на Харальдхейм: освещённая факелами усадьба состояла из просторного жилого помещения, поделённого на отсеки, кухонного помещения, склада для кормов и хлева с амбаром, к которым примыкали сараи для лодок и корабля. В доме тем временем продолжалось веселье, однако, громкие голоса пирующих постепенно слабели, сменяясь храпом.
Он перевёл взгляд на мать и только теперь заметил, как она постарела и сдала. Выйдя вслед за ним во двор, Исгерд сразу же сгорбилась, с лица пропало надменное и холодное выражение жены ярла и прекрасной хозяйки, которая в отсутствие мужа сама вела счёт маркам серебра, товарам и припасам, хранящимся в доме, а также следила за разгрузкой кораблей, после чего заботилась о том, чтобы все гости Харальдхейма были накормлены и напоены.
— Ты думаешь, что она лишняя в доме? Она ведь часть нас! Просто её натура отлична от привычного для нас и в этом смысле в Снёлауг нет ничего дурного, — Сигурд помотал головой и пожал плечами. — Ты не хуже меня знаешь, что в нашем роду нет лишних и чужих нам людей, мать.
— Знаю. Её судьба уже предрешена и надо смириться с тем, что у меня такая дочь, однако, тревоги не оставляют меня, сын. Словно недоброе предчувствие владеет мной…
— Позови Нору, она разложит руны, мать, — Сигурд махнул рукой, мол, пустое, — устроишь пир, пригласишь её в Харальдхейм и пусть она предскажет всем нашим женщинам волю богов. Потом и будем думать, тревожиться и переживать.
Он приобнял мать, коснувшись подбородком её макушки, вдыхая запах домашнего очага и аромат душистого мыла, исходящего от волос Исгерд. Слова матери нисколько не задели его, и настроение Сигурда оставалось по-прежнему благодушным — он вернулся домой и пока все новости казались ему второстепенными и менее значимыми, чем его не-давнее длительное путешествие по морским просторам. Он вспоминал трудный переход через льды, настолько утомивший людей и его самого, что в одну ночь все члены команды спали крепким сном, а наутро мир льдов и снега остался далеко позади, и их драккар вынесло в открытое море. Сигурд вспомнил и озабоченное лицо Храфнхильда, который поднимал руку к небу, сжимая пальцами кристалл солнечного камня, сквозь который он рассматривал небо, поворачивая камень до появления наибольшей яркости. Найдя искомое направление по солнцу, кормчий вновь и вновь перепроверял нужное направление, чесал покрытый многодневной щетиной подбородок и непонимающе качал головой.